— Не с песней. Но что я смогу сделать? Не могу же я воевать со всем миром…
— Ну, да пошлют тебе счастье небеса черные и голубые, — сказал он. — А теперь, можем поехать в город.
— Ладно, — сказал я, — обед будет через два с половиной часа, — успеем.
— А если опоздаем, так ничего уж и не дадут?
— Дадут, но…
Я покраснел под его взглядом. Словно не заметив этого, он начал отряхивать песок с босых ног. Мы пошли наверх и, переодевшись, поехали на автомобиле в Клавестру.
Оказалось, что есть две Клавестры — старая и новая; в старой, местном промышленном центре, я был накануне с Марджером. Новая — модная дачная местность — кишмя кишела людьми, почти сплошь молодыми, зачастую подростками. В ярких, блестящих одеждах юноши выглядели так, словно нарядились римскими легионерами, — их костюмы сверкали на солнце, как коротенькие панцири. Много девушек, в большинстве красивых, нередко в купальниках, более смелых, чем все, что я до сих пор видел. Идя с Олафом, я чувствовал на себе взгляды всей улицы. Группы ярко одетой молодежи, завидев нас, останавливались под пальмами. Мы были выше всех, люди оборачивались нам вслед. Мы испытывали страшную неловкость.
Когда мы уже вышли на шоссе и свернули полями на юг, к дому, Олаф вытер платком лоб.
— Черт бы побрал все это, — сказал он.
— Придержи для более подходящего случая…
Он кисло улыбнулся.
— Эл!
— Что?
— Знаешь, как это выглядело? Как сцена в киностудии. Римляне, куртизанки и гладиаторы.
— Гладиаторы — это мы?
— Вот именно.
— Побежали? — сказал я.
Мы бежали по полю. До дома было миль пять. Но мы слишком забрали вправо, и пришлось возвращаться. Все равно мы еще успели искупаться до обеда.
Я постучал в комнату Олафа.
— Войди, если свой, — послышался его голос.
Он стоял посреди комнаты совершенно голый и из фляги опрыскивал грудь светло-желтой жидкостью, тут же застывающей в пушистую массу.
— Знаменитое жидкое белье? — сказал я. — Как ты ухитряешься это делать?
— Я не захватил другой рубашки, — буркнул он. — А тебе это не нравится?
— Нет. А тебе?
— У меня рубашка порвалась, — И, видя мой удивленный взгляд, он добавил, поморщившись: — Все из-за того парня, что улыбался, понимаешь?
Я промолчал. Он натянул старые брюки — я помнил их еще по “Прометею”, — и мы спустились в столовую. На столе стояло только три прибора. В столовой никого.
— Нас будет четверо, — заметил я белому роботу.
— Простите, нет. Марджер выехал. Вы, она и ваш друг будете обедать втроем. Подавать или ждать ее?
— Пожалуй, подождем, — поспешил ответить Олаф.
Хороший парень. В эту минуту вошла она. На ней была та же юбка, что вчера, волосы слегка влажные, словно только что вышла из воды. Я представил ей Олафа. Он держался спокойно и с достоинством. Я никогда не умел быть таким.
Мы немного поговорили. Она сказала, что в связи с работой муж вынужден еженедельно выезжать на три дня и что вода в бассейне, несмотря на солнце, не такая уж теплая. Беседа быстро оборвалась, и как я ни старался придумать что-нибудь, это мне не удавалось; я погрузился в молчание и принялся за еду, созерцая этих двух, сидевших напротив, таких различных людей. Я заметил, что Олаф присматривается к ней, но только в те минуты, когда к ней обращался я и она смотрела в мою сторону. Его лицо ничего не выражало, как будто он все время думал о чем-то совершенно постороннем.
В конце обеда пришел белый робот и сообщил, что вода в бассейне, как это пожелала дама, к вечеру будет подогрета. Она поблагодарила и ушла к себе. Мы остались вдвоем. Олаф посмотрел на меня, и я снова отчаянно покраснел.
— Как могло случиться, — сказал Олаф, беря протянутую сигарету, — что субъект, который смог влезть в ту вонючую дыру на Керенее, старый конь нет, не конь, скорее старый стопятидесятилетний носорог, начинает…
— Прошу тебя, перестань, — проворчал я. — Если хочешь знать, я бы лучше еще раз полез туда…
Я не докончил.
— Все. Больше не буду. Честное слово. Но, знаешь, Эл, откровенно говоря, я тебя понимаю. И даю голову на отсечение, что ты даже не знаешь почему.
Я кивнул головой туда, куда она ушла.
— Почему она?..
— Да. Знаешь?
— Нет. Ты тоже не знаешь.
