— Оставь, наконец, в покое эту дыру!
— Не оставлю. Не оставлю, потому что только тогда я понял, каков ты. В то время мы еще не очень хорошо знали друг друга. Когда, это было месяц спустя, Гимма сказал мне, что Ардер летит с тобой, я подумал, что… ну, в общем не знаю! Я подошел к Ардеру, но смолчал. Он, конечно, сразу почувствовал. “Олаф, — сказал он, — не злись. Ты мой лучший друг, но сейчас я лечу с ним, а не с тобой, потому что…” Знаешь, как он сказал?
— Нет, — сказал я. К горлу подкатился комок.
— “Потому что только он один спустился в “дыру”. Он один. Никто не верил, что туда можно спуститься. Он сам не верил”. Ты верил, что вернешься?
Я молчал.
— Видишь! “Мы вернемся вместе, — сказал Ардер, — или не вернемся совсем”…
— И я вернулся один… — сказал я.
— И ты вернулся один. Я тебя не узнал. Как же я тогда испугался! Я был внизу, у насосов.
— Ты?
— Я. Смотрю, кто-то чужой. Совершенно чужой. Я думал, это галлюцинация… У тебя даже скафандр был совершенно красным.
— Ржавчина. Лопнул шланг.
— Знаю. Ты мне говоришь? Ведь это же я потом латал его. Как ты выглядел… Да, но только позднее…
— С Гиммой?
— Ага. Этого в протоколах нет. И ленту вырезали через неделю, кажется, сам Гимма. Я думал, ты тогда его убьешь.
— Не говори об этом, — сказал я, чувствуя, что еще минута, и я начну дрожать. — Не надо, Олаф. Прошу тебя.
— Только без истерики! Ардер был мне ближе, чем тебе.
— Что значит “ближе”, “дальше”, какое это имеет значение?! Болван ты, Олаф. Если бы Гимма дал ему резервный вкладыш, он бы сейчас сидел с нами! Гимма экономил на всем, боялся потерять лишний транзистор, а людей потерять не боялся! — я осекся. — Олаф! Это чистейшее безумие. Пора забыть.
— Видно, Эл, не можем. Во всяком случае, пока мы вместе. Потом уже Гимма никогда…
— Оставь в покое Гимму! Олаф, Олаф! Конец… Точка. Не хочу больше слышать ни слова!
— А о себе я тоже не могу говорить? Я пожал плечами. Белый робот хотел убрать со стола, но только заглянул в комнату и вышел. Его, наверное, испугали наши возбужденные голоса.
— Скажи, Эл, чего ты, собственно, злишься?
— Не притворяйся.
— Нет, серьезно.
— Как это “чего”? Это же случилось из-за меня…
— Что из-за тебя?
— С Ардером.
— Что-о?
— Конечно. Если бы я сразу настоял, перед стартом, Гимма дал бы.
— Ну, знаешь! Откуда тебе было знать, что подведет именно радио? А если бы что-нибудь другое?
— Если бы! Если бы! Но было никакого “если бы”. Было радио.
— Постой. Так ты с этим носился шесть лет и даже не пикнул?
— А что мне было “пикать”? Я думал, это и так ясно.
— Ясно? Черное небо! Что ты плетешь, человече?! Опомнись! Если бы ты это сказал раньше, каждый бы решил, что ты рехнулся. А когда у Эннессона расфокусировался пучок, то это тоже ты? Да?
— Нет. Он… Ведь расфокусировка случается…
— Я знаю. Все знаю. Не меньше тебя. Эл, я не успокоюсь, пока ты не скажешь.
— Что?
— Что это только твое воображение. Это же дикая чушь. Ардер сам бы тебе сказал это, если б мог.
— Благодарю.
— Слушай, Эл, я тебе сейчас так врежу…
— Поосторожней. Я посильнее.
— А я злее, понимаешь? Болван!
— Не кричи так. Мы тут не одни.
— Ладно. Все. Но это была чушь или нет?
— Нет.
Олаф так втянул носом воздух, что у него побелели ноздри.
— Почему нет? — спросил он почти нежно.
— Потому что я уже раньше приметил эту… эту жадную лапу Гиммы. Я обязан был предвидеть это и взять Гимму за глотку сразу, а не после того, как я вернулся с известием о гибели Ардера. Я был чересчур мягок. Вот в чем дело.
— Ну ладно. Ладно. Ты был слишком мягок… Да? Нет! Я… Эл! Я не могу. Я уезжаю.
Он вскочил из-за стола. Я тоже.
— Ты что, с ума спятил! — крикнул я. — Он уезжает! Ха! Из-за того, что…
— Да, да. А что, прикажешь слушать твои бредни? И не подумаю. Ардер не отвечал. Так?
— Отстань.
— Не отвечал? Говори.
— Не отвечал.
— У него могла быть утечка?
Я молчал.
— У него могла быть тысяча различных аварий? А может быть, он вошел в зону отражения? Может, в этой зоне погас его сигнал, когда он потерял космическую скорость в завихрениях? Может, над пятном у него размагнитились излучатели, и…
— Довольно!
— Не хочешь признать, что я прав? Стыдись!
