Они отбежали вверх по долине. Затаились в бурьянах. Трактор пророкотал по низине и скрылся за бугром. Сука долго вылизывала Трехпалому разодранный бок. Когда они вернулись к добыче, над бурьянами взвилась стая ворон, успевшая выклевать мертвому зверю глаз. Нахватавшись мяса, пара отлеживалась тут же в бурьянах, ночью ходили на водопой к озеру. Иногда днем, мучимые жаждой, спускались к ручью в овражек. Уходили в холмы. Сука старательно зализывала раны на боку и морде Трехпалого. Зверь сладко жмурился, подставлял раненые места.
На селе рокотали трактора. Ветром доносило голоса. Трехлапый, обеспокоенный шумом, норовил увести суку подальше. Ласка же все чаще вспоминала хозяйский голос, двор. Ею овладевало беспокойство. Они кружили и кружили в окрестностях сел. Как-то набежали на вытаявшие из снега рукавицы. Волк далеко обошел их стороной. Ласка подбежала. Долго обнюхивала, виляла хвостом. Потом легла около. Трехлапый побежал, было, дальше, но скоро вернулся. Култыхая, приблизился к суке. От рукавиц слабо пахло человеком. Волк отбежал. Подчиняясь его зовущему взгляду, сука затрусила следом.
… Волчья свадьба гналась за Лаской. Серые тени окружали собаку с трех сторон. Гнали прочь от жилья к лесу. Егерь бежал наперерез стае. Вяз в снегу, задыхался… Оскаленные кровавые пасти, желтое пламя глаз. Они взяли ее в кольцо. Ласка, жалкая, вся в крови, ползла, утопая в снегу, к нему. Из прекрасных ореховых глаз ее текли слезы. Венька схватился за ружье, висевшее на плече. Но ружье куда-то пропало. Он вытянул из-за голенища унта охотничий нож и бросился в стаю. Страшно закричал. Тени сбились в кучу. Рык, визг. Один из зверей бросился на егеря. Ударил в бок. Венька очнулся весь в холодном поту.
— Дурой сделаешь. — Танчура еще раз толкнула его в бок. — Очнись ты. Скоро со своей сукой рехнешься. Все бока мне проширял. Чо наснилось?
— Да так. Спи, ничо.
— Спи… Орешь, как бешеный. Дай-ка сюда одеяло. Все в ноги сбил. Гнался что-ли кто за тобой?
— Ага, гнались. — Так и пролежал до света, ворочался: «В самом деле, волчья свадьба набежит, порвут, как грелку. Лежу тут, а ее, может, погрызли… Или машиной сбило. Валяется где-нибудь, кровью истекает…»
Днем куда ни шел, что бы ни делал, все о ней думалось. На свои заботы, на людей Венька стал глядеть будто с вышки какой. «И чего они, как мураши, суетятся? — впервые с удивлением размышлял егерь. — Вот взять, к примеру, Ласку. Вырастил ее, выкормил, натаскал по зверю, а она взяла и убежала, не спросилась. Так ведь легко можно потерять все, что у нас есть. Дом там, одежду, голубей, деньги, жену. Кажется, что это мое навсегда. Еще гребем, побольше, послаще. А тот, кто нам все это выделил напрокат, смотрит, небось, сверху и смеется… Вон Шурик Аракчеев «Жигули» в лотерею выиграл. Плясал вприсядку. А через год на этой «лотерейке» на полной скорости под мост улетел, со смертельным исходом…»
Мысли, как пчелы гудели, роились, жалили. Выходило, все зряшное: «суета сует и ловля ветра».
Танчура ничего этого не могла понять, ревновала, злилась. И от ее бестолочи становилось еще горше. Егерь брал ружье, надевал лыжи, шел в холмы к рукавицам. На подходе сердце замирало: «Подойду, а там ее следы…» Следов радом с рукавицами было полно. Мыши, вороны, лиса подходила. Всякие, кроме Ласкиных.
Спускаясь в долину, егерь наткнулся на волчий след. Аж мурашками под свитером покрылся: сон в руку… «Щас гон, один прошел и другие накатятся». До сумерек лазил по перелескам, звал, стрелял: «Волки звери сторожкие. Услышат выстрелы, обойдут стороной… А где она, в какой теперь стороне, тварина белолапая?…»
Дома не давала покоя Танчура. Врастопырку верхом садилась ему на колени. Указательным пальцем гладила складку над переносьем:
— Вень, ну чо ты такой хмурый. Ну чмокни свою жену в губки, расслабься. — Чмокал, вздыхал.
— Ну-у, Венчик, — капризно морщила рот Танчура. — С душой поцелуй… Пошали со мной.
— Тань, подожди, идет кто-то. — Ссадил жену с колен, встал.
— Нет там никого. Все по своей сучке ненаглядной тоскуешь, — порохом вспыхнула Танчура. — По мне бы не стал так убиваться. Думаешь, я ничего не вижу? От тюрьмы на мне женился. Теперь морду воротишь! Не по Ласке, по этой стерве своей тоскуешь.
