— Ну все, договорилась. — Венька остановился у порога. — Опять маман твоя сюда шляется. Ноги ее чтоб тут не было!
— Щас! Слушаюсь! — Танчура вскочила, завихлялась сытым жарким телом. — Ходила и будет ходить. Она мне мать родная!.. Стерва эта тебя бросила!..
— На зону чуть-чуть меня не засобачила твоя мать.
Венька оделся, хлопнул дверью. Танчура кричала в след злое. Во дворе постоял на ветерке. Через забор виднелись далекие холмы. Иссиня черные кулиги перелесков сливались с подступавшими из долины сумерками.
От тюрьмы женился… Позорище… И полезло из памяти то, чего он так боялся ворошить, тревожить. Оберегал, как оберегают заживающую до кости рассаженную топором руку или ногу.
Думал, зарубцевалась, а тронула вот, боль аж в печенках отдается.
… Сразу после армии устроился Венька шофером в сельпо на автолавке товары по селам развозить. Послали его как-то на выездную торговлю в дальнее село, в народе его Тот Свет прозвали. Продавцом поехала Танчура. Дорога неблизкая, ля-ля, тополя. Девчонка над Венькиными байками по кабине от хохота катается. Глаза большущие серые блестят. Румянец на лице полыхает. Грудь под свитерком торчком, сосочки кнопками на пульте управления. И столько в ней радости, энергии, Венька диву дался, как это он раньше ее не замечал.
Так и ехали. У продавщицы горлышко белое, нежное, каемочку черного свитерка хохоток колышет. Коленки белые из-под задравшейся юбчонки семафорят. Тут как на грех дорога на подъемник пошла. Венька на пониженную передачу переключился. Рука с рычага передачи нечаянно Танчуре на коленку соскользнула. Продавщица смеяться перестала, напружинилась. А ручонка шаловливая коленку гладит, выше интересуется. Пальцы, грубые, с заусенцами, атласную кожицу на бедре царапают тихонечко. Сидит девчонка не шелохнется, перед собой смотрит. Коленки сжала, лицо жаром окинуло, ноздри раздуваются. Тем временем щекотные пальцы до каемочки трусиков доползли. Ну а молчание, как учили, знак согласия. Вертанул Венька руль, автолавка через кювет и в лесопасадку. Встал за деревья, чтобы с дороги не видно было. Двигатель заглушил. Танчура к нему на шею кинулась, как пламя. Целовал, мял дрожливое тело. До трусиков с каемочкой раздел. Дрожит продавщица, глазища закатывает, дышит со всхлипами, а коленки намертво сжала: «Нет, нет и нет!.. Женись на мне, тогда все твое!»
«Красавица моя, ласточка. Ну раздвинь коленочки. Ничо я те плохого не сделаю, — чуть не плакал Венька. — А завтра же пойдем распишемся. Ну-ну же». Вырвалась, спрыгнула Танчура из кабины. Стоит на палой листве босая, голая. Ладошкой прикрывается. Разорванные трусишки на одной ноге болтаются. Грудь торчком. Парок от нее явственно так дымится. Куда утерпеть тут солдату, два года представлявшему в казарме по ночам, как да что, монах и тот бы осатанел. Кинулся Венька на нее зверем, повалил на мерзлую землю. Поцелуем забил кричащий рот. И тут же сам ойкнул от боли. Впилась Тунчура ему в губу, чуть не насквозь прокусила. Тогда-то и опомнился. Пока ехали на Тот Свет, губу распухшую пальцами трогал. В Танчурину сторону не глядел: «Поторговали, называется, товарами первой необходимости…»
На обратном пути Танчура попросила остановиться. Достала из пакета водку, закуску.
— За рулем не пью, — обиженно отвернулся к боковому стеклу Венька. — Хочешь, одна пей. Припала Танчура к нему горячим телом. Дотянулась губами до уха:
— Прости меня, Веня, все щас у нас будет хорошо. — И скоро полетел из тесной кабины автолавки в осенние сумерки тонкий девичий крик, скорехонько перерастающий в женский.
На другое утро в гараже к Веньке подошел седоватый незнакомый сержант милиции, взял под локоть:
— Ты, Вениамин Александрович, вчера на Тот Свет ездил?
— Было дело, — не почуял беды Венька.
— Проедем со мной на минутку. Деятеля одного опознать надо…
— Какого?
— Там увидишь.
Посадили его в милицейский УАЗик:
— А руки у тебя в чем, в крови что-ли. Ну-ка вытяни!
— Да ни в чем.
Ладони выставил, наручники клацнули. Привезли в райпрокуратуру. При виде Веньки прокурор провел пятерней по мужественному смуглому лицу, будто сдирал казенную маску. В его пристальных красноватых глазах тлело сочувствие. Евгений Петрович Курьяков знал, как с такими отморозками разговаривать.
