– Вну-ученька моя, – хрипела Ида Яковлевна Французова, с усилием поднимаясь на четвереньки. – За что такие муки принимаю... Этот волчара ее захомутал, а мне теперь отвечать...
– Отдай камушки, получишь девку, – не поднимаясь с пола ответил Горбачев.
– Еще чего! – тут же вскипела старушка. – Ты сначала докажи, что...
– Ма-алчать! – заорал Павлин. – Вы что, снова за свое?
– Катенька, – продолжала горестно причитать Французова, – видно нам с тобой больше не свидеться. Ох, судьба моя стерва...
– То есть, не отдашь? – перевел ее завывания на деловой язык Горбачев.
Французова отрицательно помотала головой, не переставая плакать.
– Ну что я говорил! – посмотрел Горбачев на Павлина. – Упрямая, как ослица, скупая, как государство. Все, мое терпение на исходе.
– Мое тоже, – резко поднялся с места Павленко и, подойдя к стоящей на коленях Иде Яковлевне, с размаху ударил ее носком ботинка в лицо.
Французова отлетела в угол комнаты и упала очень неудачно – висок вписался как раз в угол тумбочки, которая использовалась как подставка для старенького черно-белого телевизора.
Сила удара была так велика, что на полировку брызнула кровь, а безжизненное тело Иды Яковлевны сползло по стене и она рухнула на пол возле Горбачева. Старик мгновенно оживился, приподнялся и осмотрел рану. Потом потрогал пульс и нагнулся над ее лицом.
– Мертва, – констатировал он и смахнул слезу. – Плакали мои побрякушки.
Павленко, убивший за день уже второго человека своими руками (впрочем, в этот раз – ногами), с раздражением смотрел на старика.
– Где? – спросил он мрачно и я понял, что больше он ничего уже спрашивать не будет, а просто вынет оружие и прибавит к списку трупов еще один.
Настала моя очередь вмешаться. Я сделал шаг вперед из коридора и кашлянул в кулак.
– Если вы про Катю, Павел Андреевич, то она в данный момент направилась в поликлинику номер десять забрать анализы, – скромно поведал я.
– Что за бред? – сморщился Павленко. – В какую еще поликлинику?
– В десятую, – повторил я. – Мы расстались с вашей подругой минут пятнадцать назад и, надо сказать, Катерина была сердита.
– Как вы здесь оказались, черт возьми! – закричал Павлин.
– Да надоело как-то сидеть в одиночестве, – пожал я плечами. – Кстати, в соседнем отсеке я обнаружил Катю, пока вы ехали сюда в надежде добиться от этих двух престарелых мерзавцев консенсуса насчет драгоценностей и выудить таким образом от этого хмыря местонахождение вашей... э-э... подруги.
– Так Катя на свободе?
– Разумеется.
– А она еще и сердится, – ухмыльнулся Горбачев. – Вот молодежь пошла.
– Сердится, сердится, – подтвердил я. – Очень была недовольна.
– Это еще почему же? – недоуменно взвыл Павлин. – Неужели плащик ей не подошел?
– Насчет плащика – не знаю, но сердита, – твердо ответил я.
За спиной у нас раздался тихий вскрик и все мы, словно по команде повернули головы.
В дверном проеме стояла Катя, в ужасе глядя на труп собственной бабушки.
– Ну знаете ли, – обвела она нас глазами, – это уж слишком.
– Видишь ли, Катюша, – начал Павлин, но она резко оборвала его.
– Заткнись, сифилюга! Где ты подцепил на конец, а? В баньке, когда с немцами контракт обмывали? Или тогда, на пленэре?
– Ты о чем? – недоуменно спросил Павел Андреевич. – Я что-то никак в толк не возьму... Кстати, тебе подошел плащик, который...
– Обмотай этой тряпкой свой конец и подожги, гадина! – заорала Катя. – Этого мне еще не хватало! Какую-то таиландскую дрянь вместо фирмы присылаешь, потом меня крадут буквально у тебя из-под носа, держат взаперти, в говне по уши...
– Но все ведь устроилось! – невразумительно возразил ей Павленко.
Горбачев уже, охая, встал на ноги и не без удовольствия наблюдал за перебранкой.
– Черта лысого устроилось! – заорала Катя, забирая голосом все выше и выше. – Прихожу в поликлинику, меня под белы рученьки два санитара и в кожвендиспансер на учет! Сифилис, мать твою!
Катерина швырнула в физиономию Павленко какие-то бланки с размытыми печатями и рухнула на стул. Она уже была на грани истерики.
– Теперь еще и бабку пришили! – продолжала она. – Вы что, другого места не могли подыскать. Что это за тип в моей квартире?
