Николка был счастлив. Его давней, недосягаемой мечтой было сделаться моряком, плавать на великолепных белокрылых кораблях, которые он видел только издали. Ему казалось, что теперь мечта его начинает осуществляться.
На батарее люди жили ожиданием боя. С простотой, без всякого пафоса, говорили о том, что вот то и то следует сделать, когда придет «он». Мичман и комендоры изучали позицию, делали пристрелку, скупо, впрочем, расходуя незначительный боевой запас.
Весь этот быт восхищал и занимал Николку. В душе его вырастала неприязнь к «нему», который должен был напасть на третью батарею, и цепкими корнями оплетала сердце привязанность к простодушным и добрым морякам, к брустверам и навесам родной батареи и особенно к сивому комендору с серьгой.
***
— Синицын, — сказал однажды мичман, — собирайся через час, пойдешь со мной в город, а оттуда на фрегат к начальнику артиллерии.
— Есть, ваше благородие! — отвечал Синидын и замялся, не уходя.
— Ты что хочешь сказать? — спросил офидер.
— Тут, ваше благородие, такое дело… калмычонок этот… — сказал комендор, отводя глаза в сторону.
— Ну?
— Да надоел, ваше благородие: на фрегате хотит побывать. Настырный мальчишка, прямо сказать. Не иначе, придется согнать с батареи.
Мичман улыбнулся:
— Ладно, бери с собой питомца, пусть посмотрит судно.
Суровое лидо комендора просветлело.
— Повадился, чертенок… чисто беда… согнать его долой… — обрадованно сказал он и пошел прочь.
Частная шлюпка доставила на фрегат мичмана, комендора и Николку, смотревшего на приближающийся корабль восхищенным взглядом.
Когда мальчик слабеющими от волнения ногами поднялся по трапу и ступил на палубу с темными полосками смолы между узкими белыми, до сверкания чистыми досками и увидел все сложное и могучее снаряжение большого парусного корабля, он оцепенел.
— Вот, господин лейтенант, — шутливо сказал мичман вахтенному офицеру, беря за плечо Николку, — сей любознательный монголец прельщен морскою службою и жаждет осмотреть военное судно.
Лейтенант посмотрел на «любознательного монгольца», улыбнулся и разрешил.
— Баловство-с, ваше благородие… Что же ты молчишь? Благодари их благородие, — сказал Синидын.
Он провел Николку по кораблю, делая вид, что ходит только по своему делу, и давал объяснения отрывистым, недовольным тоном.
Так он показал мальчику почти все судно и даже слазил с ним на марс.
Эта экскурсия еще больше усилила любовь Николки к морскому делу.
***
В Петропавловск прибыло подкрепление — транспорт «Двина» из Охотска, привезший сибирский линейный полубатальон. Гарнизон увеличился на триста пятьдесят человек, достигнув общей цифры: восемьсот семьдесят девять солдат (и матросов) и сорок два офицера. Половина этого количества составляла артиллерийская прислуга.
18 августа большая парусная эскадра и пароход вошли в Авачинскую губу. Корабли стали на якоря далеко за пределом досягаемости пушечного выстрела. Это был неприятель.
Все семь батарей оборонительной линии я «Аврора» с «Двиною» были приведены в боевую готовность.
День прошел тревожно, но неприятель вел себя тихо, не делая попыток к нападению.
Женщин и детей из города спешно вывозили в село Авачу, за двенадцать верст от моря.
Гарнизон третьей батареи весь был на бруствере, вглядываясь в неприятельские суда, темневшие во мгле пасмурного дня, далеко, почти у противоположного берега рейда.
— Дядя, теперь она стрелять будет или ты? Синицын молча посмотрел во взволнованное лицо Николки.
— Вот что, шустрый, — сказал он необычно мягко: — иди ты до мамки.
Николка, насупясь, опустил голову.
— Слышь ты? Команду исполнять надо!
— Не пойду! — тихо и упрямо сказал Николка.
— Ухи надеру!
Синицын вычел мальчика на тропинку за батарею и, порывшись в карманах, достал пятак.
— Иди, пряников себе купишь. Иди, а то господину мичману скажу.
Николка медленно и неохотно пошел по тропинке вниз. Через час мичман, проходивший по батарее, наткнулся на Николку, с усилием тащившего охапку хвороста для кока.
— Это что?! — сердито спросил офицер. — Ты зачем тут? Синицын!
— Я!
— Почему мальчишка на батарее? Отправить к родным!
— Экой упорный! — покачал головою Синицын. — Я, ваше благородие, ему приказывал, а он вить не слухает, юлит, чтобы, значит, остаться.
