– Нет, она ураган. Пробовал я отправить ее на работу полегче и попроще, но она и слушать меня не стала. Обожает, в общем, тяжелый ручной труд.
– Что-то я не заметил на ее лице радости. Должно быть, старуха держит ее глубоко в себе?
– Мой тебе совет: выкинь ты эту чушь из головы.
– Не то чтобы она мне докучала…
– Зато ты докучаешь мне.
Тут вмешался Чарли:
– Как насчет награды за шкуру?
Мейфилд посмотрел на меня, затем на Чарли и швырнул через стол пять двойных орлов. Схватив монеты, Чарли отдал мне две. Я принял их и решил: пора кутить, кутить как никогда безумно. Деньги… Что наша жизнь без них? Жажда богатства у нас в крови, в самой душе.
Мейфилд тем временем позвонил в третий, самый большой колокольчик, и в коридоре послышались торопливые шаги. Я уже было приготовился, что на нас накинутся трапперы, ан нет. В комнату вбежало семь размалеванных шлюх: все в платьях с оборками и кружевами, все пьяные. Они тут же принялись за работу, то есть за нас, изображая любопытство, веселье, любвеобилие, похоть. Одна заговорила голосом маленькой девочки, видимо, так решив пробудить в нас желание.
Меня шлюхи быстро утомили, Чарли же, напротив, пребывал в наидобрейшем расположении духа. Его симпатия к Мейфилду росла на глазах. Внезапно в Мейфилде я увидел будущего Чарли, такого, каким братец станет, если проживет еще достаточно долго. И не соврал, не ошибся мертвый старатель: физиономии у Чарли и Мейфилда схожи, разве что Мейфилд старше, грузнее и алкоголя успел залить в себя вдвое больше. Как я мечтаю о мирной, размеренной жизни торговца, так Чарли желает бесконечного веселья и крови. Правда, не сам он станет лить эту кровь, он будет отправлять на убийство других, прячась за стеной вооруженных до зубов солдат, отсиживаясь в пропахшей духами комнате. И мясистые девицы станут подливать ему бренди в стакан и ползать по полу, визжа по-детски, задрав зад и пьяно трясясь от фальшивого смеха.
Мейфилд заметил, что я не предаюсь общему веселью как положено, с душой, и спросил, обиженный:
– Мои женщины тебя не устраивают?
– Нет, женщины – первый сорт.
– Тогда чего скис? Может, дело в бренди?
– И бренди у вас отменный, спасибо.
– Здесь накурено? Хочешь, я прикажу проветрить? Или тебе опахало?
– Не надо, все хорошо.
– Тогда в чем же дело? У тебя на родине принято недобро коситься на хозяина? – Мейфилд обратился к Чарли: – Честно признаться, я был в Орегоне, но как-то не интересовался его бытом.
– Что за дела привели вас в Орегон? – спросил Чарли.
– Сейчас уже не упомню. В юности меня часто посещали отчаянные мысли, и я гонялся то за одной мечтой, то за другой… В Орегоне, кстати, понес огромный убыток. Меня ограбили. Один хромец. Вы двое не хромаете, а?
– Вы сами видели, как мы вошли, – ответил Чарли.
– В тот момент я не обратил внимания. – Полушутливым тоном Мейфилд спросил: – Не соизволите ли встать и щелкнуть каблуками?
– Решительно возражаю, – ответил я.
– У нас обоих ноги крепкие и здоровые, – уверенно добавил Чарли.
– Но каблучками не щелкните? – спросил у меня Мейфилд.
– Да я скорее подохну.
– Какой недружелюбный, – заметил Мейфилд моему братцу.
– Сегодня – он, завтра – я, – ответил Чарли.
– Ну, сегодня мне больше нравишься ты, – заключил Мейфилд.
– Так что забрал у вас тот хромой? – спросил Чарли.
– Мешочек золотой пыли на двадцать долларов и кольт-патерсон с перламутровой рукояткой, которому вообще цены не было. Салун, в котором меня ограбили, назывался «Царственный боров». Вы, парни, как, бывали в нем? В малых городках дела идут то на лад, то под гору. Не удивлюсь, если этого салуна больше нет.
– Он стоит, как и стоял.
– У того хромца был при себе ножик с загнутым лезвием, по типу серпа.
– А, так это ж Робинсон, – вспомнил Чарли.
Мейфилд резко выпрямился.
– Как? Ты его знаешь? Уверен?
Чарли кивнул.
– Вашего хромца зовут Джеймс Робинсон.
– Ты что творишь? – спросил я у Чарли, и тот, пока Мейфилд возился с пером и чернильницей, записывая имя обидчика, ущипнул меня за бедро.
– Он так и живет в Орегоне? – затаив дыхание, спросил Мейфилд.
– Да, никуда он не делся. При нем все тот же кривой нож, а хромота давно прошла, временная хворь. Правда, сыскать Робинсона легко: все в том же салуне. Он сидит себе, пьет и откалывает шуточки, над которыми никто не смеется. Такие вот они глупые и неуместные.
