— Кто забрал? — подслушала его мысли Шерёшка. — Ветер, стало быть?
Сквара ниже опустил голову:
— Ветер…
— Он тогда живо разогнал вороньё, — снова обратилась к минувшему старуха. — Молодой был, чуть постарше тебя. Он сам отваливал камни, чтобы добраться до нас. Он вынес меня из-под земли на руках… — Добавила шёпотом: — Только дитятко спасти не успел.
Сквара попытался представить заваленных людей. Искалеченных, беспомощных, умирающих. И как учитель выносил к свету Шерёшку, в забытьи уронившую голову ему на плечо. Собственные лазанья по подвалам предстали бесцельными и пустыми, он вспомнил страх и круги перед глазами от усилия, когда выставлял загородивший выход отломок. А если бы за той каменной дверью маялась, плакала… к примеру, Ишутка…
Что-то царапнуло. «Из-под земли?..» Нешто гостевые палаты в глубину вверглись? А что, в Беду и не такое бывало.
— Бабушка, — тихо спросил он. — Ты ведь, говорят, в самом Фойреге раньше жила…
Он думал услышать о городе, который знал по впечатлениям трёхлетнего малыша, но Шерёшка фыркнула:
— В самом? Да я праведного Аодха видела, вот как тебя!
Сквара только и смог восхищённо выдохнуть:
— Ух ты!..
— У моего отца не было родовых заслуг, позволяющих войти во дворец, — продолжала Шерёшка. — Он своим трудом добился того, что царь пожелал увидеть его. Мотушь всю ночь перешивала наряды…
Мотушь, отметил про себя Сквара. Самое любовное обращение к матери, принятое у андархов. Больше всего ему хотелось узнать, не приметила ли будущая Шерёшка шустрого мальчонку, носившегося по палатам вперегонки с крылатым щенком. Вслух он робко выговорил совсем другое:
— Твой батюшка, верно, был знатный источник… Чем он так порадовал праведного Аодха?
Шерёшка вновь подозрительно уставилась на него:
— На что тебе?
— Мой атя лыжи людям верстает. Лучше делателя во всём Правобережье нету, — похвастался Сквара. — Я в его след хотел… да Владычица иную долю назначила.
— Батюшка держал списчиков, переплетал книги, — как-то тяжело выговорила Шерёшка. — Кто мог знать…
Она опустила голову и молчала до того долго, что Сквара отважился напомнить о себе:
— Ты, бабушка, небось и праведную царицу Аэксинэй…
Так уж вышло, что зрительно братишка Светел твёрже помнил отца. Он рассказывал о седом величественном человеке с такими же, как у него самого, медово рдеющими глазами. А вот мать… Руки, запах, ласка, тепло… Голос он узнал бы наверняка. Но покажи ему искусно списанное поличье — мог усомниться.
— Бабушка… Царица, наверное, красива была?
Старуха словно очнулась. Скваре показалось, она готова была поленом в него шваркнуть.
— Ты глуп, как и всё твоё племя! Красивая!.. Горе народу, чьих царя и царицу не называют прекраснейшими из смертных!.. Боги обратят взор на вождей, и кого увидят? Деревенского пендеря об руку с дурнушкой?..
Сквара смиренно молчал.
— Царица была милостива, — снова заговорила Шерёшка. — Я понравилась молодой государыне, она пожелала, чтобы я приходила рукодельничать с её девушками. Она и печеву, за которым все вы охотитесь, меня научила… А год спустя сама набросила мне на плечи свадебный плащ…
Сквара сразу подумал, что баснословное печево наверняка пробовал и малыш Светел. Потом вздрогнул, похолодел, хотя в избе было тепло. Он знал: царица Аэксинэй, подарившая супругу долгожданного сына, канула в огонь совсем юной. Значит, Шерёшкину свадьбу играли не полвека назад, как он почему-то решил, а накануне Беды. То есть чуть больше десяти лет тому. Так сколько же сравнялось…
— Бабушка, — очень тихо проговорил он, вглядываясь в её лицо, силясь мысленно стереть с него глубокие письмена, начертанные страданием. — Может… мне тебя лучше… малой тётушкой величать?
Седые космы встали дыбом, точно шерсть рассерженной кошки. Шерёшка замахнулась костылём:
— Вон ноги отсюда!.. Пошёл!..
Сквару сдуло к порогу, он только недоумевал, чтó не так ляпнул, каким образом схватил её за болячку. Он уже открывал дверь, когда его настиг голос Шерёшки:
— Куда? Вот же неслушь…
Он остановился, оглянулся.
— Я тебя зачем звала? — строго осведомилась бобылка. — Свистульку, говорю, куда свою дел?
