Ефрейтор берет бутылку, нюхает, весело ухмыляется и, задрав голову, пьет прямо из горлышка.
В шалаш входят Максим с автоматчиком. Немец с грустью смотрит на ефрейтора: этот детина может вылакать бочку и ничего ему не оставить.
И вдруг под лавкой он видит плетеную корзину. Из корзины заманчиво торчат красные сургучные головки водочных бутылок.
Автоматчик нагибается.
— Брось! — кричит Максим.
Поздно. Немец вытаскивает корзину — и страшный взрыв гремит над лиманом. Он сметает шалаш, рвет на части ефрейтора, Максима, автоматчика.
Одновременно взлетает на воздух песчаная отмель, где пристали немецкие лодки. И, как эхо, гремят взрывы на другом конце острова: это взорвалась на минах вторая группа фашистов, которая пошла в обход острова.
Уцелевшие немцы мечутся по берегу. Они бросаются к лодкам. Но камыши ожили. Оттуда летят гранаты и бьют карабины.
Ни один немец не уходит живым с острова.
И снова тишина стоит над лиманом. Даже выпь не кричит: испугалась грохота мин и улетела далеко-далеко. Только у самого берега серебрится поверхность воды: это всплыла оглушенная взрывом рыба.
Немцев разбили под Сталинградом. Их бьют на Кубани. Уже взята минераловодческая Группа. Но фашисты попрежнему рвутся к Черному морю, прижимая нас к горам.
Мы ведем бой на подступах к нашей «фактории» под Крепостной. Кажется, земля и воздух до предела наполнены грохотом разрывов, треском пулеметов, стоном мин. Наши стрелки едва успевают перезаряжать автоматы. Но из кустов, из-за камней, из-за пригорков появляются все новые и новые колонны немцев.
И вдруг с правого фланга раздаются частые автоматные очереди и громкое, могучее «ура».
Я бросаюсь туда — и не верю глазам: рассыпавшись цепью, идут в атаку красноармейцы.
Откуда? Как здесь, в нашей глуши, на подступах к Крепостной, в разгар жестокого боя появились красноармейцы?
Они идут, цепь за цепью, шеренга за шеренгой, — серые шинели, звезды на шапках, штыки наперевес.
За громадным камнем, поросшим зеленоватым мхом, боец перевязывает рану.
— Откуда, товарищ?
Боец молча кивает головой на юг.
Там, закрытые серыми рваными тучами, стоят снеговые вершины Кавказа.
Нет, оттуда они не могли притти: там нет прохода.
Боец кончил перевязку. Он берет винтовку и деловито спрашивает:
— Отец, Краснодар близко?
Я не успеваю ответить. Он бежит догонять своих. А могучее «ура» уже гремит далеко за оврагом…
Откуда бы они ни пришли — в бой! Вместе с ними. Рука об руку, локоть к локтю.
Мы никогда не дрались так, как тогда. И немцы не выдержали удара. Они побежали к вершине горы Ламбина, где за тремя рядами дзотов, за пятиярусным переплетом колючей проволоки стоят их основные силы.
Немецкие наблюдатели видят свои бегущие части. Они видят красноармейцев, неведомо откуда пришедших сюда, в предгорья Кавказского хребта.
В панике немцы закрывают проходы в колючей проволоке. Орудия с горы Ламбина открывают заградительный огонь. Перед отступающими вырастает огненная стена. Немецкое командование жертвует своими солдатами, только бы на их плечах не ворвались на верщину эти внезапно появившиеся, эти страшные красноармейские цепи.
Немцы в ужасе мечутся в кольце. Мы рвем их боевые порядки. Бойцы орудуют штыком, прикладом, саперной лопаткой. Наши выхватывают ножи.
Небольшая группа уцелевших фрицев, бросив оружие, поднимает руки…
Вечером я присутствую при допросе пленного офицера, командира немецкой горно-егерской части. Он машинально отвечает на вопросы: его мучает какая-то неотвязная мысль.
— Скажите, господин лейтенант, — неожиданно спрашивает немец, — откуда вы пришли?
— Оттуда, — улыбается лейтенант и, как тот раненый боец у камня, показывает на юг.
— Не может быть! Мне хорошо известна эта часть хребта: по его козьим тропам не пройдет даже горная лошадь.
— А мы все-таки прошли.
— Нет, нет. Люди там не могли пройти… Это мертвецы встали из могил, — с каким-то суеверным ужасом шепчет немец…
* * *
Батальон шел через горы несколько дней. Бойцы карабкались на кручи, в кровь разбивали ноги. Последние два дня ничего не ели. Но они все-таки перевалили через горы и с хода бросились в штыки.
