— Кажись, ты меня морочить хочешь. Сам горевал прежде, что сватовства не приняли, а теперь на!
— Изменилось все ныне.
— Да что случилось?
— Борис Федорович! Будь отцом родным! Не спрашивай, не терзай сердца моего! Одно скажу, нельзя мне теперь жениться на Татьяне Васильевне — совесть зазрит. Ах, кабы ты знал, Борис Федорович, что на душе у меня делается! И не знаю, что со мной такое сделалось — чары какие-то обуяли!.. Теперь жениться мне на Тане — свершить грех великий.
— Ничего понять не могу! — пожав плечами, сказал Годунов.
— Прикажешь все сказать, я должен буду сказать все, но только лучше не приказывай.
— Бог с тобой! Не хочешь говорить — не неволю. Так уехать хочешь за море? Надолго?
— Не знаю… Может, и навсегда.
— Ну уж это не дело! Как ла свою родину не вернуться? Жаль, жаль, что уезжаешь! Остался бы!
— Нет, Борис Федорович, не могу — останусь здесь, изведусь.
— Эх, Марк Данилович! Чудной ты человек! Бог с тобой, поезжай, коли такая охота!
— Спасибо, Борис Федорович.
— Зайдешь еще проститься?
— Я ведь живо махну. Лучше уж сегодня и распрощаемся.
Когда Годунов прощался с Марком, на глазах приятеля блестели слезы.
— Эх, Марк Данилович, не того, признаться, я ожидал от тебя! — промолвил он.
— Что делать! Не я виноват, судьба всему виной, — ответил молодой окольничий.
От правителя Кречет-Буйтуров зашел к Топорку.
Тихон Степанович, по-прежнему веселый и добродушный, радушно встретил его. Разговор между ним и Марком несколько напомнил недавнюю беседу Кречет-Буйтурова с правителем. Подобно Годунову, Топорок очень удивился отъезду Марка Даниловича, пустился расспрашивать, почему приятель раздумал жениться. Отвечал ему Кречет-Буйтуров почти так же, как и Борису Федоровичу. Когда расспросы кончились, он сказал:
— Хочу я тебя попросить кое о чем.
— Рад сделать, коли смогу.
— Жаль вотчину оставить без хозяйского глаза. Там я завел и то, и другое, все это без меня порушится. Просить хочу, не присмотришь ли за вотчинкой? Владей ею, как своей… Коли не вернусь через десяток лет, бери ее совсем себе.
— Ой, как же это так!
— Да что ж? Не вернулся я, стало быть, вотчина мне не надобна. А на тебя я положиться могу, что ты заведенных порядков не нарушишь.
— Ну, вестимо! Как ты завел, так все и оставлю.
— Вот этого-то мне больше всего и охота. Возьмешься — спасибо тебе скажу большое.
— Мне тебе надо спасибо сказать — этакий доходище ты мне в руки даешь!
Таким образом приятели сговорились.
Через четверть часа после разговора с Топорком Марк Данилович стучался в одну из келий Чудова монастыря. Когда дверь отворилась, его встретил сильно поседелый старик- монах с худощавым, спокойным лицом.
— А, Марк! Навестить пришел? Спасибо! — промолвил старик.
— Проститься пришел, дядюшка, — ответил тот.
Старик этот был не кто иной, как боярин Степан Степанович Кречет-Буйтуров, превратившийся в инока Савватия, забывший былые, прежде им столь любимые, мирские удовольствия и заботы и нашедший в тихой обители покой для сроей потрясенной горем души.
Александра Андреевича Турбинина, который жил в материнском доме, со времени погибели Кати, настоящим затворником. Оставаясь в миру, он жил монахом; горе превратило цветущего юношу в старца. Целью жизни и утехой его было добро во всех видах. Его имя на много верст в окружности произносилось с благоговением. После тяжких бед и Степан Степанович и Александр Андреевич нашли свое счастье, нашли не там, где искали.
Найдет ли его Марк Данилович?
Он отправлялся на его поиски.
Был серенький день, когда Кречет-Буйтуров, в сопровождении Топорка и толпы крестьян, выезжал из своей усадьбы, отправляясь в далекий путь. Он выезжал с тяжелым чувством и грустно поглядывал вокруг себя: придется ли еще раз все это увидеть?
Многие из крестьян, провожавших его, плакали; Тихон Степанович был взволнован; у самого Марка Даниловича блестели на глазах слезы.
Проводив боярина верст на пять от усадьбы, провожавшие распрощались р ним. Кречет-Буйтуров, теперь уже надолго, остался один. Потянулось долгое, утомительйое путешествие, полное всякого рода опасностей. Прошло немало времени до той поры, когда Марку Даниловичу пришлось сменить коня на корабль. Только спустя почти год после того, как он покинул Русь, Марк с корабельной палубы мог различить в синей дали очертания Венеции.
