— Входи, входи да становись с ним рядом! — сказала Анфиса Захаровна.
— Так это — он, он — жених? — прерывистым от радостного волнения голосом спросила боярышня.
— А то кто ж? — подводя дочь к Турбинину, сказала боярыня.
Степан Степанович взял образ и благословил набожно склонивших головы жениха и невесты.
— Будьте счастливы, дети! Любите друг друга! — промолвил он со слезой на глазах.
Потом их благословила Анфиса Захаровна. Боярыня ничего не говорила, а только плакала.
У Кати голова кружилась от счастья.
— Ну-ка, поцелуйтесь! — сказал Степан Степанович.
Александр Андреевич поцеловал невесту и раз, и другой.
— Будет, будет! Этак зацелуешь ее! — шутливо заметил будущий тесть. — Анфиса! Уведи-ка ее скорей!
Однако Турбинин успел еще раз чмокнуть Катю в губы, потом перецеловался со Степаном Степановичем и с Анфисой Захаровной.
— Что ж, братцы, надо нам выпить по сему случаю хорошенько, — промолвил хозяин.
— Я не прочь, выпьем, — ответил Турбинин.
— Вот я тебе говорил, что, рано ль — поздно ль, счастье придет, — заметил приятелю Марк во время пути.
— Можно ль было ждать счастья такого! — воскликнул Турбинин. — Ну, Марк, теперь надо, чтобы и твое горе в радость обратилось.
Тот тяжело вздохнул.
— Дал бы Бог… Только где!
— Ишь, меня утешал, а сам надеждой утешиться не хочешь.
— Кабы не тешил себя надеждой, может, уж на свете не жил бы.
— Знаешь что, не езди домой — поедем ко мне. И Топо- рок обещался сегодня приехать. Вот и ладно. Мы втроем побеседуем да попируем на радостях.
Когда они приехали в усадьбу, Топорок уже давно был там. Александр Андреевич не преминул, конечно, сообщить ему и матери о своем удачном сватовстве.
Потом устроилась приятельская пирушка. Было заранее решено, что оба приятеля Турбинина останутся ночевать в усадьбе; поэтому уже давно прошла полночь, а молодые бояре все еще беседовали.
Разговаривая, Марк Данилович случайно подошел к окну и вскрикнул:
— Батюшки! Смотрите-ка, где-то пожар?
Друзья подбежали к окну. Яркое зарево виднелось вдали.
— Что это горит? Уж не моя ли усадьба? — промолвил Марк.
— Нет, твоя в стороне будет, а это… это… — и вдруг Александр вскрикнул не своим голосом: — да ведь это усадьба Степана Степановича горит! Она, она! В той стороне больше нечему. Гей, холопы! Коня, скорей коня!
Через несколько минут все трое уже скакали к пожарищу.
— Что такое с Филькой сталось? Был весельчак парень, а теперь ходит хмурый, что туча, и все молчит да о чем-то думает, — рассуждали между собою холопы Степана Степановича.
— Испортили его, — многозначительно сказал один из них. — Видали, вчера нищий на двор заходил к нам?
— Ну, видали.
— Вот этот самый на него порчу и напустил.
— Полно молоть-то! И допреж того Филька хмурился.
— Хмурился, а все не так. Он и сам этого нищего ведуном назвал. Дело так было. Работал Филька и ничего себе был, даже песенку мурлыкал… Так вот я работаю, а так он — ну, я и слышал. И вдруг этот самый нищий, откуда взялся — неведомо, и прет прямо к Фильке. Тот посмотрел на него да и спрашивает: «Что тебе, добрый человек?! — и подошел к нему. Нищий, это, поклонился, ну, и руку протянул, и Христово имя помянул, а потом что-то шепнул. Что — разобрать я не мог, а только вижу: Филька как ошпаренный отскочил от него и сам побелел что снег и дрожит. Аж и я, глядя на него, испужался.
— Что с тобой? спрашиваю. А у него зубы щелкают, он и отвечать не может. Потом уж кой-как вымолвил: «Колдун! Колдун!»
— Ну, вестимо, и меня мороз маленько по коже подрал. Я глянул туда, где нищий стоял, а его и след простыл. Выбежал я за ворота — нигде не видать, словно в землю зарылся. С той поры вот Филька и ходит таким.
— Может, и впрямь испортили, — заметил кто-то, — злых- то людей много есть.
Филька, действительно, ходил на себя непохожим. От расспросов товарищей он только отмахивался. Не мог же он им сказать, что у него камнем на сердце лежит обещанье, данное Илье Лихому, что нищий, которого он выдал за колдуна, чтоб чем-нибудь оправдать свое волнение, был посланцем атамана и шепнул ему ни более ни менее как:
— Завтра ночью… Не сдержишь обещанного — не снесешь головы.
