Сейчас, с позиции теперешнего мышления, на основании прочитанных документов, можно прийти к выводу, что о нападении все знали. Но были люди, которые уводили Сталина от принятия решения. И в первую очередь это — начальник Главного разведывательного управления Голиков, который считал, что сведения эти — провокация и авантюра, и никакого нападения не будет. Безграмотность этих людей и безупречная вера в то, что говорит Сталин… ну, что можно сказать против вождя, только угождать! Дивизия уже в первые дни понесла большие потери, но мы вступили в бой.
Оборонительные бои были очень жестокими. С тяжелейшими боями отступали мы по всей Украине и с большими потерями дошли до Прилук. Это уже где-то август был. Дивизия была, фактически, вся разбита. Направили нас в Валуйки на пополнение, там был центр сбора офицерского состава. Оттуда направляют меня в Москву, потому что командиром бригады был назначен заместитель командира дивизии. Конечно, он меня не знал, но по списку читая имена тех, кто остался в 41-й дивизии, он решил так. И я попал в 43-ю отдельную танковую бригаду на должность офицера связи командования.
В то время я не был женат. Я прошел тяжелые бои под Москвой, подо Ржевом, самые тяжелые, которые я испытал за всю войну… Люди гибли страшным образом. Так вот, воюя подо Ржевом, мы, молодые люди, стали присматриваться, где госпиталь располагается, где еще девушки есть. Как-то попал я в госпиталь и присмотрелся к девушке Ирине Максимовне Заикиной… У нас завязалась дружба, но поскольку в армии тогда строговато относились к этим делам, я решил все сделать на законной основе: написал рапорт, ее перевели к нам, и мы расписались.
Она была в госпитале старшей хирургической сестрой, а в бригаду прибыла к нам фельдшером. И вот, в тяжелых условиях, она вместе со мной переносила войну. Когда вот люди говорят — на войне, мол, все побоку, не верю я им! Это далеко не так. Чувство напряжения и страха — оно постоянно присутствовало. В любую минуту могут убить.
Тем более танкиста, который всегда на передовой. Ну вот — Ржев, после Смоленск, Полоцк, Минск… Минск освободили и пошли в Прибалтику. На Даугаву.
Подошли к Риге. Я был командиром передового отряда, уже Ригу просматривали, но противник окружил нас. Решили выйти из окружения, вышел — с большими потерями. Нас направили на формирование в Осиповичи, в Белоруссию, где мы получили новейшую технику — ИСУ («Иосиф Сталин»), самоходную артиллерийскую установку, 152 мм. И вот, буквально в несколько дней, сформировали дивизию — и эшелоном, в самое месиво, в Данциг. В состав 65-й армии прославленного командарма Батова. Вступили мы в бой.
Сопротивление немцев уже стало небольшим. Противник отступал — и с боями мы дошли до Штецина, до Одера. Местечко такое — Красен Хайгер, там мы расположились и стали готовиться к Берлинской наступательной операции. Она осуществлялась, как вы знаете, в составе трех фронтов.
Форсировали очень тяжело, с большим трудом, Одер. Наступали на Нойбранденбург, после на Нестеров, на Гюнстров, затем на Висмар. И в Висмаре я соединился с англичанами. Вы знаете, предела радости не было. Ну, радость неимоверная — вот, война кончилась! Наступил тот период, когда мы полагали, что никогда больше не будем воевать. Обнимались, целовались… Очень жалели, что не вошли в Гамбург. Но Вторая армия повернула туда, и никаких противоречий не было. Считали: что говорят союзники — правильно, нужно выполнять принятые обязательства.
Обошлось у меня без ранений, кроме контузии левого уха — ничего. Вот, говорят, Бог есть. Во время бомбежки залезли мы под самоходку — 15 человек, из них 8 погибло, а у меня только порвало ушную перепонку… Прошла война — 1418 дней, и я задаюсь вопросом, почему я остался жив? С товарищами едешь в танке, двух-трех убивают, а я остаюсь.
Верю ли, что у каждого человека есть своя миссия на земле? Верю. Жена до сих пор обижается на меня. Я к концу войны решил не писать писем. Я подумал: буду писать письма, непременно убьют. И не писал… В 45-м году из-под Данцига я отправил её в Смоленск — она уже была беременна. Так что у меня дочь военного времени.
