И вообще, как вы относитесь к эмиграции? Не думаете ли вы, что, в принципе, это вполне нормальная ситуация, когда десятки, сотни тысяч жителей страны оставляют ее, потому что в другом месте их жизнь может быть, скажем, удобнее для них? Или все же это — трагедия?
— Безусловно, трагедия! — быстро, почти не задумываясь, ответил Каспаров. — Эмиграция в мирное время — это трагедия нации!
— Тех, кто уезжает, или тех — кто остается? — не понял я.
— Я же сказал — нации! Я же не разделил… Конечно, это трагедия. Как же так — в мирное время… то есть, конечно, по существу, это не мирное время — значит, продолжается война в обществе, значит, общество не может стабилизироваться.
— Мы говорим о массовой эмиграции, — уточнил я.
— Именно о массовой, о той, что существует по политическим мотивам, не по личным. Это — итог того, что гражданская война в нашей стране еще не закончилась. То есть — она не закрыта. Вспомните: во Франции, в Испании — всех похоронили вместе, и это явилось своего рода примирением нации. А у нас этот принцип — «красное-белое» — все еще существует, и он, к сожалению, за последние 70 лет буквально отравил массовое сознание общества.
Следующая минута прошла в молчании.
Обратного хода нет
— Ну вот, я сделаю материал для газеты, послать вам ее в Баку? — продолжил беседуя, наблюдая, как Гарри, закончив сборы, возится перед зеркалом с непослушным узлом галстука.
— Пошлите. И вообще, можете посылать мне газету — только не в Баку, там я бываю мало. Лучше в Англию, менеджеру, тогда она меня наверняка найдет.
— Я понимаю, что дело, так сказать, в технике: в Советский Союз газета уже идет по многим адресам, и ее получают… А все-таки, по поводу гласности: на ваш взгляд, достигла ли она, гласность, такого состояния, когда не думаешь о ней специально и даже не замечаешь ее — а просто нормально себя чувствуешь, не задумываясь, есть она или ее нет?
— Можно, я объясню? — Каспаров вдруг стал очень серьезен. — Гласность уже достигла своих пределов. Просто гласность — это еще не свобода слова, вот и все…
— Любопытно заметить, что в России газета наша, по многим отзывам оттуда, читается с большим интересом, чем даже так называемые перестроечные издания — хотя мы от них вон как далеко. Возможно, именно оттого, что читатель находит в ней информацию, пока не доступную ему в советской прессе: памятуя об особом интересе нашего читателя к событиям в России, мы все же пытаемся как-то балансировать подобные материалы сведениями, поступающими со всего мира. Вот и получается, что мы как бы дополняем и усугубляем «Панорамой» советскую гласность…
— С другой стороны, не забывайте: события в СССР сейчас, пожалуй, самое важное из всего, что происходит сегодня в мире, и они-то могут стать определяющими для его будущего.
— Да, конечно, — согласился я. — Вы и в интервью «Плейбою» высказали эту мысль.
— И не только в СССР, но и вообще в соцлагере. Мне кажется, что они там развертываются как бы по улице с односторонним движением: обратного хода просто нет, все идет в одну сторону.
— Но остановки-то могут быть — вот Китай, например… И где гарантии, что и в СССР…
— Остановки — конечно, да, — перебил меня Каспаров. — Ну, так что теперь делать — повеситься, что ли?
— Как-то странно: с вашим-то мощным аналитическим аппаратом — и все равно ощущается какая-то неполная определенность в том, что вы говорите. А кому, как не вам, сделать достоверный прогноз того, что может ожидать СССР — ну, хотя бы в сравнительно недалеком будущем! — завершил я фразу довольно неуклюжим комплиментом в адрес чемпиона.
— Прогнозы можно делать тогда, когда есть какая-то закономерность в том, что происходит. Здесь же — сплошной хаос, невозможно проследить векторы.
— Как «броуново» движение молекул? — вспомнил я из школьного курса физики.
— Именно!
— Но, скажем, ситуация на Кавказе — для вас это может быть более близким моментом в общей ситуации. Какие там возможны решения? Как правительству выйти из этой сложнейшей ситуации, когда малейшая ошибка может привести к непоправимым последствиям?
— Такая ошибка уже сделана, и не одна. Я хочу сказать, что центральное правительство сделало, по-моему, все, чтобы запутать ситуацию, чтобы положение стало неразрешимым. Сейчас, когда прямой разговор между сторонами почти невозможен, разве что челночная дипломатия может как-то спасти положение.
