На грани возможного…
— Во всех ваших телевизионных интервью в Америке — и во времена застоя, и при Андропове — вы всегда защищали точку зрения советского правительства. То есть я не помню ни одного интервью, чтобы вы усомнились в правоте правительства! — Баскин сегодня был явно настроен по-боевому.
— Ну, а как вы думаете: возможно ли было мне на американском телевидении высказать сомнение в правоте своего правительства? Но если бы вы внимательно слушали то, что я говорил, вы увидели бы, что я нередко говорил нечто, отличающееся от мнения правительства. Конечно, не так, что, мол, я не согласен здесь с правительством! Но — говорил. И пару раз попадал в неприятную ситуацию.
— Что же — это были не санкционированные заявления?
— Абсолютно! Первый раз мне дали поручение выступать где-то перед международной аудиторией при Горбачеве — когда были встречи в верхах. Это были первые задания. А что-то я просто брал на себя… Но при этом я считал, ну… в общем, я за свою страну был готов…
— И за свою голову, не так ли?..
— Нет, если бы за свою голову — я бы не пошел на телевидение, я бы не стал рисковать, — вскинулся Арбатов. — Потому что никто этого от меня не требовал, и денег я за это не получил. То есть, абсолютно никакого личного интереса не было. Выступая, я всегда старался, как минимум, не врать — но не мог же я выступать против правительства! Это было бы так же, как остаться на Западе для Юрченко… или что-то в этом роде, понимаете?
Мы понимали — и продолжали внимательно слушать собеседника. А он развивал мысль:
— Часто я выражал другое, отличное от официальных установок, мнение и пару раз — я вам уже говорил — делал это на свой страх и риск. И у меня были неприятности: например, когда я сказал, что и у нас есть военно-промышленный комплекс, а не только у американцев. А другой раз — в «Ньюсуике» написал: мой отец участвовал в гражданской войне, но ему повезло — он вернулся, я участвовал во Второй мировой войне — и мне повезло, я вернулся. Но если будет Третья мировая — я уверен: ни мой сын, никто другой с этой войны не вернутся — будет всеобщая гибель. А ведь это были 70-е годы, и у нас тогда была противоположная концепция — что выжить в новой мировой войне можно. Вот тут уж на меня набросились!
Наступило недолгое молчание. Наш собеседник, видимо, начиная уставать, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. А, может, что-то вспоминал — из того, о чем мы его не успели спросить. Подумав об этом, я обратился к нему снова:
— Георгий Аркадьевич, — спросил я его, — у вас за плечами большая жизнь. Есть ли у вас на памяти что-то из сделанного вами, что вы оцениваете сегодня ошибочным?
Что-то, что вы, будь такая возможность, проиграли бы сегодня заново и по-другому?
Арбатов задумался.
— Я никогда, — после паузы произнес он, — так вопрос перед собой не ставил. Но, по-моему, — с расстановкой продолжал он, — человек просто дурак, если за многие годы, набравшись какого-то опыта, не сделал бы что-то иначе…
— Верно. Но не будем забывать — одно дело, когда мы говорим о людях ординарных, и совсем другое, когда о приближенных к верховной власти: ваши, например, оценки могли влиять на какие-то глобальные процессы, не так ли?
— Я бы сказал, что использовал почти все возможности, которые у меня были, в меру своего понимания, чтобы донести до руководителей страны свою точку зрения. Конечно, у меня не всегда было такое, как сейчас, понимание политической обстановки, политических задач… Это и естественно — такие перемены произошли… Но то, во что я верил тогда, свои взгляды — я высказывал достаточно ясно. Во всяком случае, более ясно, чем многие другие — это даже отмечали некоторые из моих не очень больших друзей. Например, в смысле оценок Америки.
Первая моя книга — самостоятельная, целиком моя, — вышла в 71-м году под названием «Идеологическая борьба и международные отношения». И уже в ней… Я не был идеологизированным человеком — я все воспринимал как прагматик… Это не значит, что всегда и все правильно, и что я не пересмотрел бы многое из написанного тогда. Наверное, потому, что я не знал многое из того, что мы реально делали, недооценил опасность поворота вправо американской политики в конце 70-х.
