И вот, совсем недавно, ушла Белла Ахмадулина.
И все же…
Здесь уместно вспомнить мой недавний визит в Москву. Экспромтом, на другой день прилета, оказался я на спектакле в Театре-студии Марка Розовского. «Песни нашего двора» игрались, и правда, во дворе у Никитских ворот, ставшем продолжением сценической площадки театра.
К завершению спектакля стемнело — и в руках актеров, замерших перед зрителями там, где застала их последняя реплика, вдруг зажглись свечи, и они запели «Виноградную косточку». И за ними следом поднялись зрители, они зажгли кто спичку, кто зажигалку, кто невесть откуда взявшийся карманный фонарик — и допели вместе с актерами всю песенку, до самого последнего куплета.
То, что судьба когда-то свела меня и подружила с человеком, явившим собою саму совесть, олицетворившим самые высокие грани людской порядочности и пределы чистоты, остается величайшей для меня наградой — и я не мог не включить в тот сборник «Бесед» слова, родившиеся буквально в часы, когда стало известно о его кончине.
Многие, чьи имена названы в оглавлении разделов этого издания, были знакомы с женщиной, давшей жизнь автору этих строк — их соболезнования в связи с ее кончи ной я храню в ее архиве. Как храню и сборники Окуджавы, в которые он включал посвященные ей стихи, — ими я смел завершить ту книгу и посвятил ее памяти моей мамы.
Стихи эти завершают главу…
Умереть в Париже…
Булат Окуджава
Скончался Булат Шалвович Окуджава.
Как, чем измерить эту потерю? Да и кто возьмется сегодня за это? Ясно только: она огромна и невосполнима — для России, для нас, обитающих сегодня за ее пределами, для всей мировой культуры.
Месяца не прошло, как мы говорили с ним. Теперь оказалось, в последний раз. 25 мая… Дату напомнил мне сегодня живущий в Париже Гладилин, у него в тот день гостили Булат Шалвович и Ольга.
Всего три недели назад.
Да, 25 мая зазвонил мой телефон.
— Вот, с тобой тут хотят поговорить. Передаю трубку… — шутливо произнес Гладилин. И я услышал спокойное и бодрое:
— При-ивет, ну как там жизнь?
Это его интонация, он всегда так растягивал — «при-ивет». Говорили мы недолго, телефон Булат не очень жаловал, но все сводилось к тому, что, скорее всего, ближе к осени приедут они с Ольгой в Лос-Анджелес — безо всяких дел, просто отстояться, перевести дух. Тем более, что не так давно снова дало о себе знать сердце — слегка в этот раз, но все же…
Спустя несколько дней я вспомнил о звонке из Парижа за столом у наших общих друзей, Владислава Всеволодовича и Светланы Ивановых. Посетовав на то, что Ивановы не смогут присутствовать на предстоящем юбилее моей мамы (они уже готовились к отъезду за рубеж), я не преминул тогда похвастать новым сборником Булата, в который он опять включил стихи, посвященные ей: даже и при том, что Булат был щедр на посвящения, для нас это значило много. Очень много.
И еще я припомнил, как он сообщил в нашем телефонном разговоре, что вот сейчас он плеснул себе в стакан крепкой водки (это было особо подчеркнуто, потому что водок во Франции всяких сортов множество), чокнется им с Гладилиным и выпьет — в качестве профилактики от возможных французских зараз.
Не помогло.
* * *
Приехали они в этот раз в Париж из Германии, состояние Булата было вполне хорошим; сердце, капитально «отремонтированное» лос-анджелесскими медиками несколько лет назад, в эти дни ничем о себе не напоминало.
В Германии было выступление, аудитория собралась, в основном, русскоговорящая — студенты-слависты, посольские сотрудники, иммигранты, гости страны. Зал оказался не очень большим, люди стояли в проходах. Булат не пел, но читал стихи, рассказывал, отвечал на вопросы.
А потом — Париж. Наверное, в первый раз они, Булат и Оля, оказались здесь на отдыхе, хотя на 28 мая назначили все же, по инициативе российской миссии при ЮНЕСКО, встречу с земляками. Гладилин поспособствовал размещению Булата и Ольги там же, в доме миссии, хотя поначалу планировалось остановиться в гостинице. Были деньги, было время просто побродить по Парижу.
— Тогда, 25 мая, — рассказывал мне сейчас Гладилин, — Булат за столом был разговорчив и весел, принял немного «крепкой», говоря «мне нужно дезинфицирующее покрепче». А на следующий день позвонил — болен, похоже на грипп, трудно дышать. «И Оля больна, и я, не приходи, я тебя не пущу — заразишься!»
