Возвращаясь к ее творчеству, замечу: у неё не часто встретятся стихи, которые принято называть «гражданственными». Для нее «гражданственность» — суть нравственность, и проявляется она (разве что её гражданская, человеческая позиция вдруг проявляется) во многих лирических стихах, но особенно чётко в таких, как «Беженцы России», «Из этих лет, взметённых Русью», «Старики», «За то, что не всех схоронили солдат…», «Последний пассажир», «Бомж». «Родиться в России»…
И еще одна характерная для понимания жизненной позиции поэта цитата:
Да светится правило земное:
Жить, не разрушая, а творя,
И того, что создано не мною,
Не губить и не тревожить зря…
Обращаясь к Иерусалиму, — это стихотворение публиковались в «Панораме» не так давно: «Прости, Иерусалим, \\ Была моя бы воля, \\ Губами бы сняла с твоих камней слезу. \\ Здесь вертикаль любви с горизонталью боли \\ Образовали крест, и я его несу» — Татьяна, христианка, придерживающаяся, по её признанию, экуменических, объединительных идей между религиями и людьми, пишет:
…Но истина одна,
Светла и непреложна —
Одна у нас земля,
Один у нас Господь…
Эта мысль продолжена и в стихотворении, эпиграфом к которому послужило мандельштамовское «Нет, ты полюбишь иудея…». Тут её строки «И я встаю с тобою вровень, \\ И как бы ни была слепа \\ Всей русской, всей не русской кровью \\ В тебя вросла моя судьба…» перекликаются с хрестоматийными строками Евгения Евтушенко о трагедии Бабьего Яра: «Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой \\ я всем антисемитам, как еврей, \\ и потому я настоящий русский!».
10 ноября 2009 г.
Есть в дружбе счастье оголтелое
Анатолий Гладилин
В последние годы мы с Гладилиным чаще видимся в Москве. Хотя случилась однажды совершенно замечательная встреча — в Париже.
Я летел из Берлина домой, в Лос-Анджелес, почему-то казался рейс «Эйр Франс» самым подходящим, хоть и с пересадкой в Париже. Но так только казалось — поначалу. И совсем иное — когда из-за нелетной погоды в Париж самолет прибыл часа на два позже, и когда самолет Париж — Лос-Анджелес со счастливчиками на борту уже пролетал где-то над Атлантикой.
Утро в Париже, наверное, прекрасно, если ты не на скамье в зале ожидания «Орли» — аэропорт от города совсем не близко. А ожидание по плану продлится часов десять, до следующего рейса в Лос-Анджелес… «Не тревожьтесь, — успокаивали нас служащие аэропорта, — ваш багаж сохранен, он на складе, получите его дома». Ну, ладно — а что сейчас? Читать весь день газеты? Это в Париже-то!
Листаю свою телефонную книжицу: с кем бы из парижан поделиться? — такая, мол, проблема… Ага, вот телефон Гладилина — звоню.
— Ты где? — слышу в трубке.
— Да вот, застрял, понимаешь…
— Через час встречу тебя внизу — будь у выхода.
И встретил, и мы поехали, и это была совершенно замечательная поездка! Может, это ради нее погода задержала наш рейс, подыграв мне, думаю теперь я. Потому что именно в этот день парижане, вся Франция отмечали праздник молодого божоле: на украшенные флагами улицы выкатывали бочки с замечательным, едва созревшим вином, вытаскивали из них пробки, что было дальше — понятно.
Французы отмечали этот день так, будто с ними праздновал весь мир. Вот и мы с Гладилиным обошли не один подвальчик в старых, правильнее сказать, «старинных», районах города. Бедный Анатолий Тихонович — он-то был за рулем, ему было нельзя. Ну только так, совсем чуть-чуть, чтобы не было совсем уж обидно. Остается надеяться, что он, проводив меня обратно в аэропорт к исходу дня, причем к моему рейсу мы едва не опоздали, поддержал галльскую традицию, конечно, из сугубо патриотических соображений. А я с тех пор каждый ноябрь проверяю наши магазины — не пришло ли из Франции молодое божоле? А «молодым» оно может быть всего-то несколько недель.
Но вернусь к нашим встречам. В Москве? Отчего — нет? Если там родные, если там есть ЦДЛ, если там магазинов, торгующих книгами, наверное, больше, чем в любой другой столице… Другое дело — какими книгами. Да разными, часто и просто замечательными, а больше всё же переводной мурой, хотя и своей хватает. Ежегодные книжные ярмарки в Доме художников, почему-то названные на американский манер «нон-фикшн», удивительны по обилию издательских стендов.
