Фильм же мой замалчивают, а если нет, — то ругают. Меня же это не задевает совершенно! Писать сегодня дозволено все, что угодно. Критики это одно, а зрители — это совершенно иное: только что на фестивале в Самаре фильм получил первый приз «Симпатии зрителей». Так что, пусть себе ругают.
— А кого вы не любите, кроме критиков?
— Я теперь не могу сказать, что я их не люблю — я их раньше не любил, а сейчас мне их… — Андрон задумался, подыскивая правильное слово, и завершил, — …жалко. Не всех — русских критиков, это сублимирующие люди, они хотят быть замечены! Приходит газета — а её никто не читает… в неё заворачивают селедку, или используют в гигиенических местах. А если и читают — то очень мало.
Поэтому любое, даже достаточно авторитарное правительство — как наше, может спокойно разрешить печатать всё, что угодно. А вот телевидение смотрят — поэтому там безответственных заявлений очень мало — там есть обратная связь: человек понимает своё значение, он начинает понимать вес своих слов, любой государственный деятель, если он не сумасшедший, понимает, что может лишиться своего поста, ну, разве за исключением Жириновского…
Там есть связь между значением слова и пониманием того, какой оно вызовет результат — чего нет в газетах: поэтому они всё могут писать — плохая картина, а сделал её талантливый режиссер, и критика будет писать что-то обтекаемое, потому что нельзя ругать — она партийна. Они не виноваты — это часть русской ментальности.
— А вы сами довольны своей картиной «Дом дураков»?…
Андрон почти не дослушал вопрос:
— Она могла быть лучше… Какие-то вещи в ней могли быть лучше, есть что-то, что не получилось — сложно снять так, чтобы получилось всё! Но у меня получилось про то, что хотел, — договорив, Андрон пригласил жестом Анну продолжить, заметив, что она готова завершить прерванную фразу.
— А у вас есть картины такие, о которых вы жалеете, что их сняли?
— Нет… Жалею, что поздно уехал в Америку, — не в первый раз при мне повторил Андрон, — надо было бы раньше, там бы я еще многому научился, работая с большими компаниями, как быть коммерческим режиссером — и этот опыт был важен.
— И этот опыт вам сейчас пригодился? — полюбопытствовала Анна.
— Опыт всё время годится — это жизнь, она всегда чему-то учит. Знаете, вот родился волчонок в лесу, сначала его натаскивает волчица, он учится есть, потом — как самому поймать барана, потом появляется охотник и стреляет, — теперь волк учится, как прятаться, как убегать… Так что, вы спросите, показалось волку более полезным в его опыте? Всё полезно! И как барана красть, и как прятаться — так и мы учимся…
А иногда мы учиться не хотим… Это с возрастом приходит, когда учиться уже не хочется. А Америка… — и Андрон снова повторил почти слово в слово фразу, которую я от него услышал в Калифорнии много лет назад: — Жалею, что поздно уехал — надо бы лет на 10 раньше…
И я вспомнил как, где-то в начале 80-х, Кончаловский рассказывал мне: глава кинокомитета Ермаш предлагал ему: «Положи мне на стол свой загранпаспорт, — тогда Андрон был женат на француженке, он мог свободно перемещаться по миру, и уже что-то завязывалось у него с работой в Голливуде. — Возвращайся, — убеждал его Ермаш, — запустим для тебя любую картину. Две картины!»
Тогда Андрон не вернулся. Вернулся он позже…
…И все-таки о газетах
«Приходит газета — а её никто не читает…». В тот раз с Кончаловским я спорить не стал — ему виднее. Но вот что я знаю сегодня…
Газет там действительно много — и как на все хватает читателей?.. При этом, вроде бы, никакой цензуры: есть издания открыто критически настроенные по отношению к власти, есть открыто же проправительственные, есть полу— и вполне порнографические изданьица и даже изданьища, но и эти, бывает, не чураются политики. В общем, — «…свобода, брат, свобода!». Хорошо это или плохо? Кому как.
Но вот… Прошло каких-то три-четыре года, и сегодня я уже был бы осторожнее в оценке неподцензурности российской прессы. Совсем недавно один русский журналист поведал в московской телепередаче: скоро газет будет в России меньше, даже гораздо меньше. История такая: некто, правительственный чиновник высокого, ну очень высокого ранга пригласил к себе богатого, ну очень богатого промышленника, из олигархов.
