— У нас католицизм и сделал Польшу — Польшей, — согласилась Анна. — Мне кажется, вас всегда интересует прошлое, и вы его хорошо знаете, — добавила она.
— Верно, — согласился Андрон, — не зная прошлого, никогда не придумаешь себе будущее.
— Только каждое поколение повторяет ошибки предыдущих, и история повторяется в не лучших своих эпизодах, — не удержался я, до того терпеливо молчавший… «Интересно, — думал я, — надолго ли её хватит? Ведь говорила, что спешит». Да и Андрон, казалось, стал уставать, но сохранял при этом в ответах гостье любезность:
— Вот именно поэтому интересно знать, что будет — опять то же самое? — улыбнулся он. — Для этого и нужно изучать историю.
…Вместе с правительством?
— Как интеллектуал я могу быть не в оппозиции правительству. Даже думаю, сейчас гораздо больше, чем при коммунистах, я вместе с правительством, — больше, чем когда-либо.
— А почему?
— Меня устраивает возможность уехать из страны, но это частность.
— Ага, свобода? — догадалась Анна.
— Не свобода уехать, а свобода выбора вообще! Хотя в России свобода приводит к трагическим результатам.
— И привела? Вы говорите о перестройке?
— Приводит… — повторяя, подчеркнул Андрон. — За десять лет после того периода, я считаю, Россия потеряла очень много.
— Но вы-то не потеряли?..
— Наверное, и я теряю вместе с Россией.
— Ведь вы только что говорили, что живете замечательно!
— Я и живу замечательно, потому что могу работать так, как хотел бы.
— А что вы делаете — вы сейчас имеете возможность снимать фильмы? Ваши коллеги жалуются, что не могут снимать из-за отсутствия денег: вот Климов, например, не снимает… Смирнов не снимает…
— Снимают многие, — возразил Андрон, — Климов не снимает, а Митта снимает, Наумов снимает, снимают и другие. Я думаю, что снимать можно в любых условиях — было бы желание. Взял видеокамеру, пошел на улицу, снял, смонтировал — можно снять гениальный фильм! А я снимаю сейчас документальный сериал, который называется «Культура и судьба».
— А вот книги вы написали — почему? Хотели найти новые формы «рассказывания»? — не очень по-русски выразилась Анна.
— Я приезжал из Америки, когда меня стали пускать обратно. Был у меня приятель Алик Якуб, который записывал за мной — вот и получилось две тысячи страниц… Я прочитал их, начал компоновать, переписывать. Для меня это — не литература, а просто способ общения через бумагу.
— Ваши книги очень популярны… Вот, ваш брат говорит: человек 50 лет работает на имя, а потом — имя на него. Вы согласны с этим?
— И с этим я тоже согласен, — улыбнулся Андрон.
— А с чем еще вы согласны?…
— Ну вот с тем, что деньги передаются по наследству, а уважение — нет! Его можно только лично заработать…
— Это вы к чему? — не поняла журналистка.
— Просто так, хорошая мысль пришла! — рассмеялся Андрон. Мне даже показалось, что он начинает посмеиваться над собеседницей.
— А с чем вы еще согласны и не согласны?
— Ну есть вещи, есть люди, с которыми я не согласен…
Они не виноваты…
— А с Никитой Сергеевичем вы всегда согласны? Мне кажется, что критика к нему относится необъективно… — Анна заговорила о брате Андрона, Никите Михалкове, — …потому что он «великий начальник».
— Я думаю, из ста статей о нем 95 резко негативны, причем, вполне по-русски: никакой объективности. Да и о моих картинах пишут иногда — «запредельно плохой фильм»…
— Но недавно я слышала, в Доме кино на Васильевской, на премьере вашего фильма «Дом дураков», женщина говорила: «Молодец Кончаловский — наконец-то снял фильм не для отморозков, а для людей!» А другая говорила: «Что-то Кончаловский так чеченов полюбил?»…
— Но ведь это не критики — это зрители. Критики партийны… И чеченцев я не «полюбил», а просто понял их немножко — готовясь к съемкам, я специально изучал всё, связанное с Чечней. Чеченская проблема — не вчерашняя… Вообще, удобно знать, кого надо не любить, так проще, когда готова формула: «чеченцев надо не любить», «черножопых надо не любить», «евреев надо не любить»… и так далее. Тогда все просто и не задаешь себе вопросов. «Подвергай всё сомнению», — сказал кто-то из великих, Декарт, может быть.
