Знаете, была такая история… Шел пленум Фонда культуры, надо сказать, она очень много сделала для этого Фонда, да и для культуры вообще. Она любила меценатство. И вдруг — меня ищут, я прихожу (а это было в Октябрьском зале Дома Союзов), она сидит печальная, как Ярославна на городской стене в опере „Князь Игорь“.
„Ой, как хорошо, что вас нашли! Только что выступил литовец — такая провокация, такая провокация. Вот, видите, стоит заяц“. Смотрю — на столе стоит копилка детская, в ней прорезь, ушастый заяц, встряхнул, и монетки внутри него зазвенели. „Выступил литовец, — продолжает она, — и сказал, чтобы я передала этого зайца Михаилу Сергеевичу. А это ребенок собрал деньги, чтобы Горбачев за них освободил вильнюсский телецентр от ОМОНА“.
Я говорю: „Вы знаете, Раиса Максимовна, мы с вами находимся в очень трагическом помещении“. — „А что такое?“ — „Вот здесь, в Октябрьском зале, проходили все процессы 1936-1938-х годов. И вот с этой трибуны, где я только что выступал, Вышинский Андрей Януарьевич произносил свои людоедские речи. А тут, где мы с вами сидим, сидели Бухарин, Радек и ждали своей судьбы, которая заранее была предрешена, естественно.“ — „Какой кошмар! Какой кошмар! Вы знаете, у меня тоже дядю… А у Михаила Сергеевича раскулачивали дедушку“. Я, между прочим, давно заметил, что у власть предержащих есть стремление показать, что они живут жизнью народа. Народ, мол, страдает — и они точно так же. Что они в страданиях вместе с народом.
Горбачева говорит мне: „Вот опять! Вы помните, как мы вырывали портреты маршалов из школьных учебников истории — и опять ребенка втравляют в политику!“. Я отвечаю ей: „Это, конечно, ужасно!“ — „Давайте же напишем с вами об этом статью“. Я говорю: „Давайте, Раиса Максимовна“.
Прихожу домой и моя жена (а Таня, она мудрей меня) говорит: „Толя, ты не должен этого делать!“ Я спрашиваю: „Почему?“ — „А почему ты пишешь статью с женой Генсека? Я знаю, что ты хорошо относишься к Михаилу Сергеевичу и к Раисе Максимовне, она звонила нам не раз. И все поймут, что это не она писала, а ты один“. Я говорю: „Что же делать? Я ей пообещал“. „Нужно написать так, чтобы она не могла это подписать“.
И я написал статью, но ни слова об ОМОНе, ни слова о мальчике из Вильнюса. Я написал только одно — „Оставьте детей в покое, их-то хоть не тащите в свои политические игры, пусть они занимаются играми детскими, а детство бывает раз в жизни“. Приношу к ее помощнику, замечательный человек, референт Геннадий Семенович Гусенков, знает пять языков, полиглот, интеллигент высшего класса. Прочитал он и говорит мне: знаете, Анатолий Георгиевич, это очень хорошая статья, ее завтра опубликуют в газете „Советская культура“, но Раиса Максимовна не сможет подписать это: видно, что она ее не писала».
Наутро она сама звонит: «Анатолий Георгиевич, знаете, очень хорошая статья, но почему же вы так вот как-то, политически, обошли вопрос?» Я отвечаю: «Раиса Максимовна, пусть прозвучит это нескромно, но я ведь не только Государственную премию имею, я имею и международные премии — европейские, американскую, я включен в Международный почетный список Андерсена.
И вот, представьте себе, я с этими всеми своими регалиями навалюсь на ребенка. Как это будет выглядеть? А кроме того, если я это сделаю, мальчику памятник поставят возле телецентра и он станет национальным героем — вот тут-то уж мы втянем его в политику по уши». Она не согласилась со мной.
Мне сказал как-то один человек, который общался с ними и был при этом очень прогрессивным: «У них особенность у всех такая — и у Брежнева, и у Хрущева в том числе: вы должны быть согласными с ними во всем. Если вы в чем-то не согласны, вы перестаете быть им интересны. Они, правда, на этом проигрывают, они гибнут, потому что не прислушиваются к людям, которые честно хотят дать им какой-то совет. Они слушают холуев».
Ничего после нашего разговора не случилось. А Горбачев пригласил меня на следующую встречу с интеллигенцией, обнял, как будто ничего не было. Но представьте себе, что было бы, если бы я не выполнил просьбу жены товарища Сталина. Можете представить? Да был бы проклят весь мой род во всех поколениях. Значит, все-таки новое время наступило, и это время принес с собой он.
