Князь Мстислав велел
вынести во двор из гридницы княжеский стул-трон, ковер и, кивая на снова
заполнявший двор народ, сказал сыну:
- Из-за нас ведь,
князей, все их страдания. Сваримся, миримся, снова воюем, опять заключаем мир,
все-таки братья, Рюриковичи, а все слезы – им. В полон идут - они… Дома горят -
у них… Мог бы, изменил бы весь порядок на Руси! Да как его изменишь? Князь
Андрей, когда в силах был – тот мог. У него была власть, да он все силы положил
на то, чтобы укрепить суздальский край и северную Русь… Эх, дал бы только
Господь мне терпения, сил и время…
Старший Мстислав
опустил тяжелую ладонь на плечо младшему и, как совсем недавно, князь Илья,
поднял голову и стал смотреть на высокое, но уже начавшее быстро темнеть зимнее
небо…
Глава третья
1
«Три дня… три
дня…» - только и думал лихорадочно князь Илья.
Три дня. Много это
или мало?..
В порубе было сыро и
мрачно. На то он и поруб, а не княжеская светлица! В расположенное под самым
высоким потолком крошечное оконце едва пробивались острые солнечные лучи. Да и
те, розовея, угасали почти на глазах…
Князь Илья сидел на
волчьей шкуре, брошенной прямо на глиняный пол, и думал свою нелегкую думу.
Первым делом надо
было успокоиться, собраться с силами и что-то придумать. Не первый раз он
попадал в подобное положение. Бывали случаи и похуже, когда на все про все было
всего час, а то и того меньше… А тут - целых три дня и две ночи!
Поруб был крепкий и
ладный. Еще бы: сам Мономах, который всегда лично следил за всем, что делалось
по его приказу, возводил этот терем и, конечно же, позаботился, о надежности
помещения не только для друзей, но и врагов. Можно было даже не простукивать
стены, чтобы убедиться, что в них нет слабых мест. Оконце тоже такое, что в
него даже самая тощая собака не пролезет. Да и будь оно шире, все равно, как ни
тянись, не дотянуться до него…
За бревенчатой стеной
переговаривалась наружная стража. Громче всех был слышен голос воеводы. У двери
на лавке расположился охранник - высокий, с нескладными руками детина. Такой
обнимет - и даже не почувствуешь, как душа выйдет из тела… Увидев вошедшего
воеводу, он вскочил и преданно посмотрел на него. Воевода осмотрел поруб,
приказал охраннику зажечь толстую свечу на небольшом выступе у стены и велел
заходить кузнецу.
Тот, привычно
пригнувшись, чтобы не удариться головой о дверной выступ, подошел к пленнику и
тяжелым молотом стал приковывать его ножную цепь к массивному, позеленевшему от
времени, бронзовому кольцу, торчавшему из стены.
Как только эта работа
была закончена, воевода сам - раз, другой дернул цепь и, убедившись в ее
прочности, грозно предупредил охранника:
- Глаз с него не
спускать! Смотри, отвечаешь головой!
- Со мной не
забалует! – уверенно заявил тот и почему-то незаметно для начальника подмигнул
пленнику.
Воевода удалился,
вошел холоп, принявшийся растапливать печь. «Раб, а туда же!» - нахмурился
князь Илья, заметив, как тот, то и дело оглядываясь на него,
мстительно-радостно щерил два-три оставшихся, словно на память о прежней
свободной жизни, зуба…
Затем пришла пожилая
женщина и, молча, не глядя, словно цепному псу, сунула перед ним миску с едой.
Князь заглянул в нее и, увидев простую похлебку – отодвинул миску. Разве такое
ели сейчас на пиру гости нового смоленского князя в праздничном тереме?
Да и не до еды было
ему теперь. Бравшую раскаленный металл руку начало так разрывать от боли, что к
горлу подкатывала тошнота.
Тем более, надо было
что-то придумывать…
«Три дня… три дня…» -
только и думал лихорадочно князь Илья.
Даже странно как-то
было: целых три дня без погонь за кем-то или от кого-то, без постоянной суеты,
когда нет ни минуты, чтобы подумать о себе, потому что всегда надо было не
думать – а делать!
Одно было ясно:
самому, с больной рукой и прикованному к стене, отсюда не выбраться.
