Навстречу Семену все село вышло. Впереди — старик важный с посохом резным да мужик угрюмый, медными фигурками обвешанный, волосы и борода не стрижены, а глазищи так и сверлят тебя. Понял Деряга — старейшина то с колдуном, поклонился в пояс, поздоровался, по имени назвал. Добромысл доволен остался: на небе, говорит, побывал Мирослав, а род свой не забыл; с чем же, мол, Перун тебя к нам прислал?
Подумал Семен: «Правду сказать — все равно в толк не возьмут. Заставлю-ка я Перуна мировой революции послужить».
— Послал меня грозный бог объявить на земле завет его. А завет такой: всем одной коммуной жить … ну, общиной то есть.
— Мы и так общиной живем, закон и покон дедовский блюдем …
— Блюдете, да не весь. Земля должна общая быть …
— Она и так общая: каждый год заново делим.
- А нужно не делить, а работать всем вместе. И чтоб ни бедных, ни богатых. А Юлдуз вашу гоните подальше, нечего на нее ишачить.
Тут народ в сомнение пришел.
— Это что ж за завет? Так разве в глухих лесах живут.
— Юлдуз то в чем виновата? К людям добрая, ни одного закупа в холопы не продала…
— И от печенегов село боронит не хуже храброго Саур-бека …
Старейшина головой качает:
— Испытываешь ты, видно, нас, Перунов воин. Боги правду знают, да не скоро говорят.
Озлился Семен, да и брякнул: Нету никаких богов, один обман все!
Зашумели люди, заволновались, обступили Семена. Он — за винтовку. А Клыч будто того и ждал.
— В давние времена украл Шайтан-Чернобог солнце с неба. Что ж стоит бесу молнию украсть?
И тут застучали конские копыта, раздался народ, и увидел боец трех всадников. Впереди — женщина в кольчуге, наборном поясе, при сабле, а красивая — глаз не отведешь! Раскосая, смуглая, волосы черные распущены. Клыч заговорил с ней, по-болгарски, видно. Она выслушала и только усмехнулась Семену.
— Кто бы ты ни был, а у меня ты гость. Пожалуй в мою крепость!
Дали Семену коня, и поехали они на гору. Дорогой больше молчали. Он боялся теперь лишнего сказать, а она только глянет украдкой, да и отвернется: гордая. Въехали в крепость, а там одни юрты стоят. Ссаживают Семена с коня, ведут в гостевую юрту. В ней уж все накрыто: баранина жареная, виноград, вино в узорчатом кувшине. Принялся Семен за угощение, а тут и хозяйка входит. На волосах шапочка, сережки золотые, в бусах бубенчики позванивают, из-под шелкового платья шаровары выглядывают, туфельки бисером расшиты. Села по-турецки, вина гостю наливает.
— Ешь, пей, Мирослав. Я тебя еще живым помню.
— Будто я теперь мертвый! Хоть, по правде сказать, стоило помереть и с того света вернуться, чтоб к такой хозяюшке попасть.
— Смелый ты. Сильный. Трусу боги громовых стрел не дадут. А нас только боги и могут еще спасти.
— Коли тебе боги так нужны — вот они у меня, — засмеялся Семен и похлопал по затвору. — Целая обойма и еще три запасных.
— Не смейся, Мирослав. Разве не знаешь — все твои родные в тот набег погибли? (А родных-то Семена в Феодосии бандиты-курултаевцы вырезали). От нас, степных болгар и русов, все отступились. Служили мы Хазарии — ее уж нет. А Русь говорит: «Сами выпутывайтесь, прихвостни хазарские». Печенегам дань обещали — Куря-хан только смеется: «Больно моим глазам от ваших полей и крыш соломенных. Хочу видеть здесь одни пастбища. А вас всех — на невольничьем базаре в Херсонесе». Воевать уж некому: не только отроки — женщины на коней садятся …
Загорелось сердце у Семена.
— Что мне Куря? Хочешь — уложу его, бандита, с одного выстрела и голову тебе принесу? Земли им, кровососам, все мало! Горя трудового народа мало!
— Добудь его голову, Мирослав, добудь! Владимир нас за эту голову под свою руку примет — Куря его отца убил.
Подалась вперед, смотрит неотрывно, а глаза черные, бездонные. Подсел ближе Семен, обнял болгарку, а та вдруг ящерицей вывернулась:
— Моим мужем только батыр может быть. Победи сначала Курю. А для охальников у болгарских жен вот что есть, — покрутила свинцовым кистеньком и выскользнула из юрты…
А наутро выстроилось в степи за селом ополчение красногорцев. Впереди — конная дружина Юлдуз-бегим, за ней пешцы с копьями и топорами. Семен — на вороном коне, при сабле, в шлеме и кольчуге покойного Саур-бека. А на душе кошки скребут. «Дожился: беком сделался, помещиком. А только красный боец красным всегда останется!».
