Я бы только уточнил, что в этой связи действительна не логика, а психология: если тоталитаризм родствен авангарду, то не в порядке логического вывода или генетического следования, а как острая реакция на авангард, попытка его, в психоаналитическом смысле, вытеснения.
Но главное, конечно, христианство, к которому Кантор хочет и не может вернуться — не может вернуться к христианской живописи. Мне трудно судить о Канторе-художнике, но то, что я видел в Интернете, похоже скорее на германский экспрессионизм, лик человека у него тоже исчез. Один из его проектов называется «Пустырь». Кантор больше связан с авангардом, чем ему хотелось бы, и это понятно, он современный человек, он не может вернуться к старому видению мира. У него то же самое «наличие отсутствия»: разложение покровов бытия, снятие, срывание материальных оболочек, живопись его не только аскетична, но и демонична. На обложке первого тома рисунок Кантора: мужчина и женщина в виде скелетов. Мадонну воспроизвести ему не удается, да и нельзя и не нужно этого сегодня. Бедный рыцарь стал сугубо бедным.
Кантор понял невозможность живописи в наше время, а любовь к большим темам осталась. Отсюда — рефлексия на тему о конце христианского искусства и темы личности — в живописном выражении портрета. Да и в конце романа отказ от человека провозглашен: Павел делает портреты собак, в котором предлагается обнаружить героев повествования. Собак двенадцать, как красногвардейцев у Блока. Кантор ушел от бандитов-красногвардейцев, но к человеку он не пришел, — только к собакам, которые, впрочем, куда лучше красногвардейцев. Но Христа впереди нет, рай животных сомнителен.
Книгу Максима Кантора надо читать.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/261349.html
* * *
[Борис Парамонов: «Золотой телец Эрмитажа»]
16.08.2006 04:00 Борис Парамонов
Едва ли не самые интересные сообщения из России в последнее время, - это эрмитажные новости. Убытки по теперешним масштабам пустячные – какие-то пять миллионов долларов), но важна символика этого мелкого дела. Эрмитаж – культурная святыня, а таковые оберегать – вопрос национальной чести. Однако словосочетание «национальная честь» легко переделать в другое – «национализация чести», а отсюда уже недалеко до следующей ассоциации – приватизация чести. Есть предметы, понятия, идеальные содержания, имеющие ценность исключительно в форме всеобщности. Мораль (включающая в себя честь) – как раз такая форма. Такие понятия нельзя приватизировать по определению, получается – морально то, что мне – частному, приватному лицу – выгодно. Но это и есть воровство – как форма бесчестия, нечестности. Не всё можно – или должно – приватизировать.
Однако сущность происходящего в России последние пятнадцать лет как раз в том, что приватизация стала всеобщим определением национальной жизни. Самый зловещий вариант – это приватизация власти: ситуация, в которой люди берут закон в свои руки. Бандитские разборки или заказные убийства – типичные примеры приватизации власти. Понятно, что вернуть власть государству как законному суверену стало необходимостью, которую можно обсуждать даже без отнесения к издержкам процесса построения так называемой вертикали власти.
Воровство в Эрмитаже – это, конечно, приватизация экономическая, с необходимостью которой как будто и примирились граждане. И всё же Эрмитаж – не какой-нибудь Красноярский алюминиевый комбинат. Алюминий – ценность преходящая, а Тициан всё же имеет отношение к вечности. Вечность как бы изъята из сферы человеческого произвола.
И тут мы вспоминаем, что как раз эрмитажные сокровища отнюдь не первый раз стали предметом торга, а точнее сказать воровства. Кому же неизвестно сегодня, что большевики начали продавать классику Эрмитажа еще в 20-годы. Было распродано до 80 процентов эрмитажных шедевров, громадное их число было куплено американцем Мелланом, коллекции которого легли в основу нынешней Национальной Галереи в Вашингтоне. Эти операции тщательно скрывались, но при Хрущеве начали и поговаривать о них, и даже в печати. Помню, один советский стихотворец (Василий Федоров?) сочинил поэму «Проданная Венера», при этом умиляясь трансакции: Венера едет за океан, а оттуда к нам – тракторы для колхозных полей. Не помню, что уж выросло на этих полях, но эрмитажный Рафаэль до сих пор висит в Вашингтоне.
