Или сам Борден.
Скажу честно, это не так уж плохо, когда он рядом. Он был непредсказуем, и я всегда чувствовала, как мой пульс учащался от предвкушения, когда он задерживался рядом. Иногда он просто смотрел на меня, его лицо не выражало эмоций — они были спрятаны за этими льдисто-голубыми глазами, которые сверлили меня похотливым взглядом, вызывая покалывание во всем теле. Он не дотрагивался до меня в такие моменты. Просто смотрел и восхищался мной, как люди восхищаются изящным произведением искусства.
Иногда он просто трахал меня, появляясь из ниоткуда, когда я меньше всего этого ожидала. Я могла делать кофе на кухне, а через мгновение моя спина была согнута, щека прижата к кухонному столу, а его член находился глубоко внутри меня. Бормотал что-то мне на ухо. Кусал мое плечо. Вдалбливался в меня, пока я не кончала вокруг него так жестко, что фокус зрения терялся, а он просто продолжал, пока не кончал сам, словно помечая меня.
С ним не было никакого постоянства. Не было заранее запланированных занятий сексом по ночам. Великолепная непредсказуемость. Мне нравилось быть использованной для его удовольствия, которое, я знала, приходило с болью. Но… она наполняла мое тело огненным жаром желания. А потом возбужденная Эмма становилась пресыщенной и спокойной.
Здесь не было никаких претензий.
— Могу я, по крайней мере, узнать, кто там? — спросила я, намеренно отгоняя образы Бордена во мне, натягивающего меня, как гитарную струну. — Я имею в виду, каким образом Линде удалось войти и выйти, и почему она посмотрела на меня так, будто я ей в подметки не гожусь и надолго застряла здесь?
— Линда — это другое.
— В чем разница?
— Она не принадлежит Бордену.
Да, но я уверена, что она хотела бы. Она ненавидит меня, наверное, так же, как и Хоук. С единственной разницей: когда я иногда ловлю ее направленный на Бордена взгляд, он настолько пронзительный и полный эмоций. Она хотела его и вела себя полной сукой со мной, что неудивительно. В то время как ненависть Хоука была мгновенной, без реальной причины и исчезала только в присутствии Бордена. Он напоминал мне бездомную кошку, которую однажды вечером подобрала бабушка, когда я была ребенком. Она назвала ее Джой (Прим. в переводе с английского Joy — радость), и я никогда не могла этого понять, потому что в этой гребаной кошке не было ничего радостного. Она царапалась и бросалась, рычала на меня, когда я подходила к ней ближе, чем на пять метров, и шипела так, будто я жгла ее раскаленным маслом. Однако вокруг бабушки она прыгала, как влюбленный, поющий серенаду, спала ночью на ее плече и мурлыкала бабуле на ухо, даже когда та гладила ее против шерсти. Если бы это сделала я, то, в конечном итоге, выглядела бы побывавшей в чертовой шинковке.
Джой и Хоук идеально бы подошли друг другу. Они оба просто хотели бы наблюдать, как сгорит этот мир.
— Просто скажи мне, кто там внизу, — надавила я на Хоука.
— Оставь это, Эмма. Ты начинаешь мне надоедать.
— Это мне уже надоело! Меня держат в неведении!
Грэм снова открыл рот, чтобы ответить, когда дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошел Борден в сопровождении этого мудака Хоука. При их появлении Грэм облегченно вздохнул, а я сердито смотрела на Бордена, пока он обходил стол и взял мое лицо в свои ладони. Без предупреждения он наклонился и быстро поцеловал меня. К сожалению, в поцелуе было недостаточно страсти, чтобы стереть хмурое выражение с моего лица. Он отстранился, в глазах появилось любопытство, а потом последовал вопрос:
— Что, черт возьми, с твоим лицом, куколка? Съела что-нибудь не то?
Мои брови взлетели вверх, а он, усмехаясь, плюхнулся в свое кресло.
— Что я здесь делаю? — устало спросила. — Я могла бы остаться дома.
— У меня есть дела, о которых нужно позаботиться. И ты нужна мне здесь, чтобы была возможность за тобой присматривать, — объяснил Борден.
— Какие дела?
— Личные дела, — вставил Хоук, раздраженно глядя на меня, но, с другой стороны, я всегда его раздражала.
— Я не с тобой разговариваю, — рявкнула я на него, прежде чем снова посмотреть на Бордена. — А кто там? Судя по звуку — стадо слонов.
