На всех улицах звучала «Бесаме муча».
Васька зашел домой деньги взять, у него они в шкафу лежали, в старом школьном портфеле.
В комнате за круглым столом сидели Сережа, Лидия Николаевна и тетя Настя — ужинали. На столе посреди вкусно пахнущих харчей стояла бутылка сладкого вина «кюрдамир». На щечках Лидии Николаевны завивались спиральки румянца. Глаза были мокрыми от веселого смеха. И у Сережи Галкина румянец был. И у тети Насти.
Васька так и сказал:
— Какие вы у меня румяные.
— А что? — с вызовом спросил Сережа. — Тебе жалко, что мы за твоим столом ужинаем?
— Я, извините, зашел в туалет, — ответил ему Васька. — Трудно жить одинокому, голодному и холодному. На это дело, понимаете, много денег уходит.
— А меньше выпивай, — сказала тетя Настя. — Мы вот сладенького выпиваем с радости, а ты все горькую и с чего попало.
— Несчастный я, — засовывая деньги в карман, сказал Васька.
Лидия Николаевна сидела прямо, и Сережка Галкин прямо. Как две свечечки.
— Смотрите, — сказал им Васька. — С детишками не торопитесь. Регулируйте это дело.
— А не твоего ума… — сказала ему тетя Настя.
Васька вышел и дверь тихонько прикрыл. Сережа вышел за ним.
— Ты правильно понял. Мы с Лидой пожениться решили, — сказал он. — Тетя Настя хочет, чтобы мы тут жили. Чтобы мы с тобой комнатами поменялись. Ты у меня был?
— Не был, — сказал Васька.
— Моя комната квадратная. — Сережа вдруг спросил: — Тебе Лида нравится? Сознайся.
— Мне все девки нравятся, — сказал Васька. — И не докучай.
Васька пошел в общежитие — был ему наказ купить, конечно, вина и закуски.
На Большом проспекте в районе Восьмой линии попался ему навстречу баритон — волос волной, глаза армянские.
Баритон грудью накатил на Ваську, но агрессии в его атаке не было. Был алкогольный дух.
— Евгений Николаевич умер, — выдохнул баритон. — Дней пять уже. Дочка к нему случайно зашла. Или внук?.. — Баритон всхлипнул и вдруг завизжал истошно: — Не бей меня!..
Васька улыбался растерянно. Он не слышал ни шума трамваев, ни мычания идущей мимо толпы. Сначала в глазах его поплыли дома, освещенные солнцем, деревья, автобусы, потом все это померкло. Из темноты проступил купол Исаакиевского собора. Васька увидел, как, расставив руки крестом, летит старый художник. Вот он перевернулся в воздухе, как голубь-турман. Вот ударился о крышу собора. Собор сотрясся. У Васьки подогнулись ноги.
Кто-то подхватил его под мышки. Кто-то привел в общежитие.
Похоронили старика на Серафимовском кладбище. Художников было немного. В основном старики. И несколько его учеников. Они порицали тех, кто не пришел.
— Напьются, — говорили они. — Как пить дать — напьются. Ну на хрена он это над собой сотворил?
По кладбищу пьяно ходил теплый ветер, загребал кленовые листья и падал, и умирал…
От Союза художников выступил решительный художник в шинели. Один старик с мятым шелковым бантом на шее сказал, взмахнув над могилой склеротической рукой:
— Женя, ты там не забывай: «Как хороши, как свежи были розы».
Старики-художники шмыгали красными носами — потом они дружно напились в «Астории». И ученики напились. Какие-то молодые люди, Васька их не знал, выпили бутылку за соседним склепом.
Васька с Бриллиантовым тоже в «Асторию» пошли, их пригласила дочка старика. Они стеснялись, и от стеснения хотелось им кому-то морду набить.
Бриллиантов, побуждаемый этим желанием, бродил между столиками. А Васька сидел над рюмкой и шептал: «Как хороши, как свежи были розы». Эти слова, думал он, следует высечь на всех надгробьях мира.
Старик с бантом придвинулся.
— Женя пытался перевести эту идею в образ. И не смог. Рисовал кладбище, женщину в длинном платье, идущую по дорожке, и розы. Во вкусе Бенуа. Все время получалась хреновина. Женя был прекрасный художник. Но при чем тут Бенуа? Это же компот из экскрементов.
Тут Васька увидел, что Михаил Бриллиантов ухватил какого-то кавказца за борта.
— Пора, — сказал он старику с бантом, оторвал Бриллиантова от кавказца и потащил на улицу.
Певица на сцене, как все говорили, жена композитора Дзержинского, красивая и подшофе, пела: «Бес-самэ, бесамэ мучьо…»
Братья Свинчатниковы, еще молодые, закончив Высшую комсомольскую школу руководства в Красноярске, приехали на родину в деревню Устье к тетке. Они так гордо по деревне ходили, всем морду били, по-английски говорили — готовились быть большими начальниками. Всякую свою фразу они начинали с формулы: «Как я уже говорил».
