Но еще более «глубокомысленное» заключение «профессор» сделал из приобретенных Сталиным качеств «охотника и рыболова»: «Хозяин Кремля терпеливо, иногда годами «водил» на невидимом крючке очередную политическую жертву, «прикармливал» ее всяческими должностями, посулами и обещаниями, то натягивал, то вновь отпускал «лесу», а затем, когда жертва думала, что все обошлось, — рывком «подсекал» ее».
Трудно сказать, чего в этой «рыбацкой философии» больше: наивности городского жителя столицы или примитивизма исследователя. Конечно, жадно бросающуюся на добычу рыбу, наверное, приятно водить на поводке, но зачем же водить неглупого читателя за нос? Кстати, рыбалка, которой занимался курейский отшельник, была не такой, как представлялось умному столичному профессору, по-видимому, рыбачившему только в магазине.
Север оставался Севером, и однажды ссыльный чуть не погиб. Как-то зимой он с рыбаками отправился проверять улов. Путь был не близкий, ушли за десяток километров. На реке разделились, и он пошел к своим прорубям. Забрав улов и перекинув через плечо тяжелую связку, он двинулся обратно. Неожиданно завьюжило. Началась пурга. Мгла полярной ночи становилась непроницаемой, мороз крепчал, а ветер хлестал в лицо, сбивал с ног. Он шел наугад, ориентируясь только на направление ветра, но жилье не приближалось, и когда он уже решил, что сбился с пути, впереди послышались голоса. Мелькнули тени, и он закричал, но еле различимые в круговерти бури, метнувшись в сторону, фигуры исчезли.
Пурга вошла в полную мощь. Лай собак раздался неожиданно близко. Почти ощупью он добрался до первой избы и, ввалившись в нее, обессиленный опустился на лавку. «Осип, ты? — изумились хозяева. — А мы подумали — водяной идет и убежали...» Неожиданно что-то грохнуло. Это упала оттаявшая ледяная корка, покрывшая его лицо. «В тот день, — рассказывал он позже, — я проспал восемнадцать часов подряд». Рыбу он не бросил. Это была не добыча для развлечения, а пища. Приставленный для контроля за ссыльным стражник Мерзляков вспоминал: «И.В. получал кормовых по 15 руб. в месяц, я же получал по 50 руб. в месяц, этих денег мне никогда не хватало».
...К осени 1916 года Русская армия уже не имела гвардии — она была выбита германской шрапнелью и свинцом пулеметов, задохнулась в хлорных облаках. «Миллионы русских митек, ванек и петек месили грязь окопов, били вшей на бинтах, умирали, унизав собой спирали колючей проволоки, стонали в землянках, изувеченные огнем, ослепленные газами».
Война равнодушно и безостановочно перемалывала человеческие и экономические ресурсы России. Непрекращающаяся мировая бойня требовала все новое и новое пополнение войск. 13 октября енисейский губернатор направил туруханскому приставу распоряжение о призыве на военную службу ссыльных. Получив повестку, Иосиф Джугашвили выехал в село Монастырское. «В октябре 1916 года, — вспоминала Швейцер, — царское правительство решило призвать всех административно-ссыльных отбывать воинскую повинность... Пристав Туруханского края Кибиров... составил первую партию из девяти ссыльных для отправки в Красноярск».
Сталин не отказался от призыва, и это было осмысленное решение. Даже если у него не было уверенности, что его не призовут в армию, он не мог не воспользоваться возможностью выбраться из туруханской пустыни, ближе к цивилизации. Он уже был до предела сыт своим отшельничеством. Далее сама перемена места становилась каким-то действием; бальзамом для истомившейся по человеческому общению души.
В рапорте Кибирова от 20 декабря, направленном на имя губернатора, сообщалось, что 14-го числа Джугашвили «отправлен в партии в распоряжение красноярского уездного воинского начальника как подлежащий призыву на воинскую службу».
Караван из 12 саней в сопровождении стражников двинулся на юг. Партия призывников состояла из девяти человек. Ехали по льду Енисея. Другой дороги не было. В разгар сибирской зимы предстояло преодолеть более 2000 километров. В путь отправились на нартах, запряженных собаками, потом ехали на оленях и, наконец, на лошадях; на первой подводе находился урядник, а за ней шли нарты Сталина.
