Зимой 1916 года Спандарян тяжело заболел, кроме нервного расстройства у него пошла горлом кровь. «Март в Туруханском крае, — писала В. Швейцер, — был последним месяцем санной дороги, в начале апреля уже наступала распутица — бездорожье. Это бездорожье для Курейки продолжалось до середины мая. Только тогда можно было на лодках переправиться по Енисею. Товарищ Сталин, чтобы успеть использовать дорогу до распутицы, приехал в Монастырское. Нужно было переправить последнюю почту за границу и в центр России».
К его приезду состояние здоровья больного резко ухудшилось, и «на семейном совете», пишет Швейцер, было принято решение добиваться его перевода в другое, более благоприятное место. Телеграмму с такой просьбой 1 марта Спандарян направил депутату Госдумы Пападжанову, а 12 марта Джугашвили и Швейцер послали письмо в редакцию журнала «Вопросы страхования». 26 мая медицинская комиссия констатировала у Спандаряна запущенную форму туберкулеза. С разрешения Министерства юстиции 1 июля в сопровождении Швейцер Спандарян выехал в Енисейск. Он умер 11 сентября в Красноярске, спустя две недели после прибытия туда.
Считается, что лето 1916 года Сталин провел в полном одиночестве. Наблюдавший за ним стражник М.А. Мерзляков разрешил ему «целое лето» рыбачить на острове, расположенном ниже по течению Енисея в 18 верстах от Курейки. «Пустое (нежилое) местечко Половинка, — вспоминал позже Мерзляков. — Пески. Где он только там рыбачил? Никто другой там не был <...> Я только слухами пользовался, что он не убежал».
Однако историк А. Островский обратил внимание на воспоминания А. Бадаева о встрече со Сталиным летом 1916 года в Енисейске. «Когда товарищ Сталин приезжал из Туруханска в Красноярск, — отмечал Бадаев, — нам удалось обойти всех полицейских и охранников. Он заехал к нам в Енисейск, и тут мы встретились... Как мы ни конспирировали, но ссыльные узнали, что у нас был товарищ Сталин».
Такая поездка была равнозначна побегу. Назначенный надзирать за Иосифом Джугашвили с начала июня 1914 года стражник свидетельствовал, что, отправляя его в Курейку, пристав Туруханска Кибиров приказал «наблюдать зорко, т.к. этот Джугашвили очень ненадежен, уже не раз бежал из ссылки». Однако стражник, сам сын бывшего ссыльного-поселенца, проявил явный «либерализм» к ссыльному, что позволило тому пользоваться относительной «свободой».
В отличие от ретивого стражника Лалетина, проверявшего «Джугашвили каждое утро, иногда и ночами», Мерзляков не демонстрировал патологии служебного рвения, но это не было попустительством. «По моим наблюдениям, И.В. бежать из Курейки не собирался, — рассказывал Мерзляков в 1936 году, — так как это было безнадежно». Не вызывают удивления и поездки ссыльного в Монастырское.
Стражник почти всегда сопровождал своего подопечного, и для провинциального жандарма такие путешествия тоже скрашивали однообразие службы. «В село Монастырское, — вспоминал Мерзляков, — И.В. выезжал со мной раз 10 за все пребывание его в Усть-Курейке и мое пребывание там в качестве стражника, приставленного лично к тов. Сталину». Это были своеобразные путешествия, экспедиции в краю непуганых птиц. Летом ходили на лодке, которую против течения тянули собаки, а назад возвращались на веслах. Зимой ездили на лошадях и по дороге ночевали «на станках». «В дороге, — отмечает стражник, — И.В. Сталин с нами был разговорчив, шутил».
Одно из поселений, в котором останавливались путешественники, был стан Канащеля. Он находился в 37 километрах от Курейки, и здесь жил с семьей ссыльный Одинцов, с которым Сталин познакомился еще в Иркутской тюрьме. Избегая в присутствии стражника политических разговоров, при встречах ссыльные чаще всего шутливо вспоминали строгости режима заключения.
В Монастырском ссыльный задерживался на 5—7 дней: встречался с «политическими», закупал продукты, запасался книгами и канцелярскими принадлежностями. «Тов. Сталин, — подчеркивает Мерзляков, — будучи в Курейке, много читал и писал, что писал и читал — мне неизвестно... В Курейку приезжал к тов. Сталину из станка Горошиха какой-то ссыльный, долго находился у него».
