– Это мы, – сказал он, и все разом повернулись в его сторону. – У Актера ничего и никого не было, – добавил он. – Кроме нас.
Вновь наступившая тишина была еще тише гробовой. Все осмысливали слова, только что произнесенные Давыдовским, – и находили их справедливыми и одновременно зловещими. Это была правда, о которой не хотелось думать и которую не хотелось знать. Наконец, Сева сказал, ни к кому не обращаясь и одновременно обращаясь ко всем:
– Такие муки, какие вынес Актер, не вынести никому. И мы будем исходить из того, что Павел Лукич рассказал все, что от него хотели услышать. Или почти все. Что это значит? – Сева поочередно посмотрел на каждого из друзей. – А это значит, что нечто подобное может произойти и с нами. И нам теперь надлежит быть крайне осторожными…
– А что им нужно? – спросил Ленчик.
– А ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Долгоруков.
– Деньги?
– А что еще, по-твоему?
– Так что, речь идет об этих ста восьмидесяти трех тысячах, что мы взяли в последний раз? – спросил Африканыч.
– Думаю, да, – ответил Всеволод.
– Но там же все как будто было чисто? – поднял в удивлении брови Неофитов.
– Вот именно, «как будто», – буркнул Огонь-Догановский. – Выходит, не все…
– Да чисто все было, чисто, – снова подал голос Африканыч. – Просто попался кто-то умный и хитрый и раскусил нас. Ведь этот простофиля не себе вез деньги, а кому-то…
– Он не говорил кому, – раздумчиво произнес Сева. – Но этот «кто-то», надо полагать, и прислал того человека, что встретил Ленчик.
– Это не факт, что тот, плотный в очках, и есть человек того, умного и хитрого, – заметил Давыдовский.
– Не факт, – согласился Всеволод Аркадьевич. – Но покуда мы именно так будем думать. Чтобы не попасть впросак и просто-напросто уцелеть.
– И что нам делать? – спросил Африканыч.
– Быть крайне осторожными. Не ходить по одному, – не раздумывая, ответил Долгоруков. – Предлагаю всем покамест жить у меня и выходить из дому лишь по крайней надобности. А тебе, великий ловелас, – Сева посмотрел на Неофитова, – придется повременить с твоими барышнями…
– Как скажешь, – кисло ответил Африканыч.
И потекли скучные дни бездействия, крайне ненавистные для таких деятельных натур, как Всеволод, Ленчик, Африканыч, Давыдовский и Огонь-Догановский.
Сева по объявлению в «Губернских ведомостях» (подавать объявление в газету ходили Ленчик с Давыдовским, но никакой слежки за собой не заметили, равно как и плотного господина в очках) нанял экономку – барышню годов двадцати пяти по имени Елизавета Матвеевна, весьма миловидную, – и она делала все работы по дому и готовила на всю компанию еду, покуда мужчины по целым дням пили вино и играли в карты, вяло обмениваясь ничего не значащими фразами. Кухарничала Елизавета Матвевна, надо признать, весьма средне, но нанимать новую кухарку не было желания ни у кого. К тому же некоторые вещи, при угрозе самой жизни, отошли на второй план. Такие, к примеру, как вкусность еды или изящество костюма. И если у членов команды Долгорукова и не поменялось мировоззрение и привычки, то взгляд на разные жизненные обстоятельства стал иным…
Они гуляли в саду, вспоминали старых товарищей и золотые денечки, когда они все, кроме Ленчика, были членами клуба «Червонные валеты», после чего мрачнели и уединялись по своим комнатам.
Огонь-Догановский, по большей части, читал и сам с собой играл в карты или шахматы.
Ленька по целым дням смотрел в окно. Мысли текли вяло, с трудом пробираясь сквозь густой туман, наполнивший голову. Почему-то вспоминалось детство, нелегкое, но какое-то беззаботное, и больше всего на свете хотелось в него вернуться. Он даже запросто отдал бы все свои шляпы и трость с перламутровым набалдашником, только бы побывать в детстве хотя бы недельку. Или пару дней. Ну, пусть день. Чтобы не думать об угрозе, нависшей над всеми ними.
Давыдовский забавлялся тяжестями и постоянно отжимался от пола, кряхтя и отдуваясь. Этот сдаваться не думал и, похоже, мало заботится о завтрашнем дне. И если бы его спросили: «Что будет завтра?» – то он бы ответил: «Что будет – то будет»…
Всеволод Аркадьевич размышлял. Его лоб все время был в морщинах, но если бы к нему пристали с вопросом: «О чем ты думаешь?» – Сева не нашелся бы, что и ответить.
