Вслед за марийцами Илье изменила и восточная красавица – заведующая хлебным магазином, где Рузвельт простаивал целыми днями, чем и перебивался. На смену ей прибыла другая, холодная и строгая, соблюдающая санитарно-гигиенические нормы и не терпящая беспорядка. Что за дело ей до попрошайки?!
Лишившись гарантированного куска хлеба, Рузвельт понял: «Не проживу». Странно, но мысль о том, что еще есть время для того, чтобы наверстать упущенное, даже не приходила ему в голову. Он привычно шел знакомым маршрутом, а когда тот обрывался, искал дорогу поблизости, используя один и тот же сценарий. Но то ли люди стали злее, то ли нищих развелось несметное множество, но не оказалось Илье места нигде: ни возле магазинов, ни на вокзале в среде грузчиков. Наступило время профессионалов. И Русецкий не имел к ним никакого отношения.
Церковь Илья оставил на потом, примерно предполагая, что возле нее его постигнет та же участь, что и везде – места окажутся занятыми. Но, как ни странно, в день, когда Рузвельт притащился к храму, поблизости не было ни одного нищего. Отсутствие конкурентов Илья посчитал добрым знаком, кроме того, откуда ему было знать, что причина представшего перед ним безлюдия заключалась в смене настоятеля. Новый протоиерей был тверд и решителен, о внешнем виде церкви заботился неистово, со рвением искореняя все, что не отвечало его представлениям. Попрошаек настоятель терпеть не мог, считал милостыню развращающим актом. Посему всякого, кто присаживался возле церковной ограды, он отправлял трудиться, считая это подлинным милосердием.
Та же участь ожидала и Илью. «Все очень просто: труд – хлеб», – объяснил протоиерей и мастерски вывел Русецкого из замкнутого круга прежних маршрутов и даже допустил большого грешника до исповеди, которую сам и провел, внимательно вслушиваясь в каждое слово. Рассказ Рузвельта не произвел на священника особого впечатления, разве только та его часть, которая повествовала о встрече с Егоровой. «Мракобесие!» – подвел черту настоятель и наложил на Русецкого строгую епитимью сроком на два года, чем окончательно привязал его к церковному кругу. «Перед миром ты в долгу», – объяснил свое решение настоятель и отправил грешника на восстановление Михаило-Архангельского монастыря. Там Илья и остался, не переставая удивляться тому, как короток день, если в нем есть дело. «Не успею», – иногда отчаивался он и рьяно брался за любую работу в погоне за настоящей жизнью. Таким и встретил Рузвельта тот самый активист, что больше года назад зазывал его на встречу в кафе.
– Илюха! – бросился он к однокласснику, ловко перепрыгивая через кирпичи и доски. – А ты здесь откуда?
– Работаю, – улыбнулся Русецкий, протягивая руку. – Как сам? – Он не помнил его имени.
– Нормуль! – Жизнерадостности активисту было не занимать. – Значит, ты теперь здесь. Я-то думаю, чего это Илюхи нигде не видать? – легко наврал он, изображая заинтересованность. – А он у нас, оказывается, в священники подался.
– В трудники… – поправил его Рузвельт, набираясь духу, чтобы задать главный для себя вопрос: – Слушай, а о Егоровой ничего не слышно?
– Не, – протянул активист. – В прошлом годе, – он словно специально коверкал язык, – собирались, Таньки точно не было. И… – сморщившись, добавил активист: – На похоронах тоже.
– На каких похоронах? – больше для поддержания разговора поинтересовался Илья.
– А! Стоп! Ты ж не в теме! – Активист хлопнул себя по лбу: – Мы ж Витьку Нагорнова схоронили. Представляешь, здоровый такой мужик! Сердце остановилось… Прямо засада какая-то, – тараторил одноклассник, пытаясь в несколько предложений уложить трагедию человеческой жизни: – Мать-то у него сгорела. Она ж безногая у него была, заснула в кровати… В общем, не знаю, что там произошло. Короче, на похороны ее приезжал…
– А попал на собственные… – прошептал Илья и подал суетливому активисту руку. – По- ра мне…
А ночью Рузвельту, впервые за время, проведенное в монастыре, приснился сон, чем-то похожий на тот, что так мучил его в прошлой жизни. Узкая асфальтированная дорожка вела его к просвету между деревьями, залитому солнцем. Он шел по ней с чувством радости, потому что ждал встречи. И хотя впереди никого не было видно, Илья готовился произнести:
