— Это — мне? — недоверчиво спросил Копаев, бережно берясь левой рукой за ножны, а правой — за эфес.
— Вам, принц Брэнд, вам, — с легкой насмешливо-снисходительной улыбкой сказал Лаврентий Жребин.
— Это — Вервиндль, — назвал имя меча Климент Пряхин.
— Настоящий? — все так же недоверчиво спросил Копаев.
— Нет — тряпочный, — сердито буркнул Климент Пряхин. Он, похоже, немного обиделся. — Вы держите меч в руках и спрашиваете, настоящий ли он, — крайняя степень подозрительности, гражданин следователь.
— Я просто сам себе не верю… — Копаев смутился, а его нелегко было смутить.
Меч был довольно тяжел; темно-зеленые, украшенные золотой насечкой ножны были длинные, узкие и очень изящные; рукоять меча венчал огромный зеленый камень — вроде бы настоящий изумруд. Копаев потянул за эфес, обнажая клинок, — меч выскальзывал из ножен со слабым шипением. Странный у этого меча был клинок — казалось, он слегка дымится, словно тая на жарком солнце, и оттого видится нечетким, неясным взгляду. Копаев было потянулся большим пальцем левой руки опробовать остроту лезвия…
— Нет! — резко выкрикнул Лаврентий Жребин.
Вздрогнув, Копаев отдернул руку.
— Если хотите сохранить в целости все свои пальцы, то никогда не прикасайтесь к лезвию. Я вам искренне советую не делать этого, — мягко сказал Климент Пряхин. — С этим мечом вы запросто можете повторить известный трюк с шелковой лентой или даже с волосом, а уж пальцы себе смахнете запросто, даже не почувствовав того.
— Да, — кивнул Лаврентий Жребин. — Этот меч способен заставить уважать себя.
— Не знаю, что и сказать. — Копаев аккуратно вложил меч в ножны, поднял глаза на загадочных бородачей.
— Скажите спасибо, — подсказал Климент Пряхин.
— Спасибо, — поблагодарил Копаев от души. — И за меч спасибо, и за советы.
— Пожалуйста, — сказал Лаврентий Жребин.
— Рады были помочь, — сказал Климент Пряхин.
А вот Антон Неизбежин не сказал ничего и не обернулся даже напоследок.
То ли у местных гондольеров был особый нюх, то ли Копаеву просто повезло, но не прошло и тридцати секунд, как он вышел на причал крематория, и вот из-за угла дома напротив показалась черная закорючка гондолы.
— Эй! — крикнул Копаев и помахал рукой. — Сюда!
Гондола приблизилась к причалу, поскреблась о него бортом.
— В морг меня отвезете? — спросил Копаев у гондольера и быстро добавил на всякий случай: — Мне нужно туда по одному весьма важному делу.
— Тчг нь твзть твз, — чудно ответствовал гондольер, проглотив все гласные звуки. Копаев его понял с трудом. Он присмотрелся к лодочнику. Гондольер был не тот, что привез Копаева в крематорий: во первых это было ясно по его жуткой дикции, а во-вторых, он совсем не был похож на того, первого. Этот гондольер был старше, ниже ростом, коренастый, почти квадратный; ручищи у него были могучие, ладони шириной не уступали лопасти весла. На меч в руках Копаева гондольер не обратил ровным счетом никакого внимания, будто и не такие еще штуки ему случалось видывать у своих пассажиров.
Копаев перешел с причала в гондолу и сел на пассажирскую скамью. В этой гондоле тоже, слава богу, имелся легкий тент, защищавший от невозможно яркого солнца.
Гондольер отпихнул лодку от причала и негромко затянул баркаролу. Пел он правильно, очень чисто и внятно, не пропуская ни единой гласной, и — еще одно отличие от того, первого гондольера, — пел он по-русски:
Хаз-Булат удалой
бедна сакля твоя,
золотою казной
я осыплю тебя…
Копаев, не прислушиваясь к давно знакомой песне, смотрел по сторонам.
Этот город умирал — медленно, так, что живущие здесь люди то ли не замечали этого, то ли уже привыкли. Трупы домов разлагались и осыпались в море, в мертвых пустых глазницах окон стоял полуденный мрак…
А гондольер, видать, попался опытный — он все рассчитал с точностью до секунды: как раз к тому моменту как голова старика покатилась на луг, и песня кончилась — гондола прибыла к причалу уже знакомого Копаеву здания морга.
— Прхль, — сказал гондольер.
Копаев только подивился, как гондольеру с его дикцией удается вполне прилично исполнять песни. Спросил же он о другом:
— Скажите, где здесь больница? Она ведь должна быть где-то рядом, так?
