— Я их помню столько, сколько здесь живу. Баба Рая уже давно ненормальной стала, еще до моего рождения. Слепая она с детства. Больной на голову стала после того, как упала в открытый подвал. Ее еле спасли. Но спасли. Все удивлялись, как она не свернула себе шею. Да, спасли. А она такой вот странной сделалась после падения. Бред какой-то начала нести. Но… — Нина замолчала.
— Что — «но»? — занервничал я.
— Но часто ее слова сбываются. Она мне один раз парня зеленоглазого нагадала, и на следующий же день в школу пришел новенький. Такой красавец — не описать словами. Но глаза… Меня поразили его глаза. Как только я их увидела, меня сразу как будто током прошибло, — слова бабы Раи вспомнила. Мы с ним два месяца встречались. Только одно меня удивило — откуда она знала, что он будет зеленоглазым? Она же слепая, откуда ей известно, что существует зеленый цвет?.. Она мыслит образами, которых никогда не видела? А?
Я отмахнулся:
— Откуда я знаю? — И забеспокоился: — Ты хочешь сказать, что ее слова насчет смерти — правда? В смысле — сбудутся?
Нина пожала плечами.
— Не знаю. Надеюсь, что нет. Ладно, выбрось ее предсказания из головы. В конце концов, она всего лишь несчастная старуха, которой очень не повезло. А насчет парня зеленоглазого… Да это просто совпадение, наверно, только и всего!
Я помолчал. А потом сказал:
— Бедная эта ее дочка. Такой груз на всю жизнь достался. Это страшно.
— Да. Страшно… Кстати — если быть точным, она ей не дочка.
— А кто?
— Жена ее сына. Невестка то есть. Она добрая. Ее зовут Золушка.
— Золушка? — изумился я.
— Ага. На русский «Света» переводится. Ну ладно, идем дальше… Хе… Вот ты и познакомился с нашей главной достопримечательностью. Бабу Раю знает вся округа.
Мы пошли вверх по улице. Я — ошарашенный, Нина — задумчивая. Неожиданно она остановилась и уставилась в землю. Почесала подбородок.
— Знаешь… — сказала она. И мотнула головой, словно отказываясь от мысли. — Ты ничего не чувствуешь?
Я прислушался к своим ощущениям.
— Нет. Ничего. А что я должен чувствовать?
— Ничего прямо так не должен, но… Я ощущаю волнение. Беспокойство. Дрожь. Воздух дрожит, понимаешь? Колышется, стонет, плачет. Что бы это значило?
Я страдальчески провел ладонью по лицу.
— Нина, давай ты не будешь загадками говорить? Я еще не дошел до дома, а уже хочу вернуться обратно. То бабка эта прицепилась, то ты пугаешь. Хватит, а?
Мне здесь решительно начинало не нравиться.
— Хорошо, — кивнула Нина. — Не буду. Ну, вот мы и пришли.
Тогда я не знал, что встречусь с бабкой еще раз, но встреча эта будет по меньшей мере странной.
А за обедом дядя сказал:
— Мне это не нравится. Абсолютно не нравится. Свой скот я никому не отдам. Сегодня ночью я устрою охоту. Посмотрю, что там за деятель повадился моими бычками лакомиться.
Тетя подложила на блюдо вареной картошки с укропом. Я тут же взял исходящие паром клубни, размял на своей тарелке и бухнул сверху кусок настоящего сливочного масла, которое тут же на ферме и производилось.
— Может, не надо? — Она посмотрела на своего мужа.
— Надо! — взревел тот. — Я уже не могу это терпеть. За месяц четырех молодых бычков съели! Что за фокусы? Я вчера с мужиком одним разговаривал. Он сказал, что во всем поселке погибло больше сотни различной живности — начиная от кур, заканчивая свиньями и овцами.
— Бог с ними, — сказала тетя. Заметив, что дядя вдохнул в себя воздух, чтобы очередной раз возразить, она поспешно заговорила первая: — Я тебя прошу — не делай этого. Это опасно. Пусть другие охотятся, а ты дома сиди. Не ходи. Умоляю. Забыл, что с Валерой Кирьяновым сделали эти нелюди?
— Не забыл, — помрачнел дядя. — Но скот жалко. Гибнет.
— Пусть гибнет. Это скот. А мне ты нужен. Ясно?
Дядя засопел.
— И все-таки я устрою охоту.
Тетя кинулась в слезы. Они струйкой потекли по ее лицу, закапали в размятую так же, как и у меня, молодую картошку.
— Христом Богом прошу — не ходи. Не делай меня вдовой. Если на то пойдет — давай все продадим и в город уедем, но я хочу быть с тобой. А дети? Ты о детях подумал? Сиротами хочешь их сделать, да? Они уже хоть и взрослые и с нами не живут, но как же без отца? А? Одумайся…
