— Девочка ведет нездоровый образ жизни, — внушительно говорил Вандерпут. — Она должна лечиться, заняться голосом. Ей нужно солнце, воздух, не понимаю, как можно так вот жить, если, конечно… тебя не вынуждают к этому не зависящие от твоей воли обстоятельства.
Однажды вечером Мамиль довез меня до дома на своей машине. Я простился с ним и стал подниматься по лестнице. Открыл дверь ключом — в квартире была темнота, вдруг кто-то прошмыгнул по стенке и приглушенно вскрикнул.
— Кто тут? — спросил я.
Оказалось, это Вандерпут. Он стоял посреди прихожей с чемоданчиком в руке. В пальто, картузе, намотанном на шею теплом шарфе и с зонтиком под мышкой. Бледный как смерть, он со страхом глядел на меня и часто мигал.
— Что случилось? — спросил я.
— Я ухожу, ухожу! — пролепетал он и трусливо покосился на дверь в гостиную. — Жозетта!
— Господи, что с ней?
— У нее случился приступ. Несчастье… кровотечение. Она упала, я ее поднял.
И вдруг он закричал испуганно, плаксиво:
— Несчастье! Я так и знал, что-то должно было случиться! Давно уже чуял! У меня нюх на несчастья. И он никогда не подводит. Ну и вот — я ухожу. Скрываюсь. Бегу куда подальше.
Я схватил его за горло и стал трясти:
— Где она?
— В своей комнате… Отпустите меня! Что вы делаете! Я ни при чем, это несчастье, злая судьба. Если мы останемся тут, она обрушится и на нас. Надо как можно скорее бежать. Несчастье — это очень заразно!
Я запихнул старика в его комнату, запер дверь и помчался к Жозетте. Она лежала на кровати с закрытыми глазами и землистым лицом. Изо рта сочилась тонкая струйка крови.
— Жозетта!
Она открыла глаза:
— Пустяки… Это все из-за голоса…
— Не разговаривай, лежи тихо, я сейчас кого-нибудь позову.
Но кого я мог позвать, мы же ни с кем не общались.
— Не бойся, дурачок. Я не умру. Так просто не умирают. Это долгая морока.
Я бросился будить консьержку. Она посоветовала мне врача, который лечил ее двадцать пять лет. Доктор оказался пожилым, с трясущимися руками и дряблой кожей на лице и на шее, что было особенно заметно по контрасту с жестко накрахмаленным воротничком.
— Думаешь, он соображает? — спросил я Леонса.
— Не знаю. Но наверно — не зря же у него Почетный легион в петлице.
По словам доктора, положение было очень серьезным, он считал, что Жозетту нужно срочно госпитализировать, и сказал, что знает одну больницу с умеренными ценами.
— Не надо нам такой, — перебил его Леонс. — Пусть будет самая лучшая. Деньги у нас есть.
В карете «скорой помощи» мы ехали вместе с Жозеттой. По дороге она вдруг озабоченно спросила:
— Лаки!
— Йеп?
— Что сейчас идет в кино?
— Да ничего особенного. Ты ничего не теряешь. Жозетта успокоилась и закрыла глаза. Мы с Леонсом остались в больнице. Так что наконец доктор, удивленный, что мы все еще тут торчим, сказал:
— Нельзя же сидеть в больнице сутками. Вы всем мешаете. Кроме того, это негигиенично.
— Мы платим, — коротко ответил Леонс.
Доктора это, кажется, покоробило, но возражать он не стал. И мы по-прежнему сидели, молча жевали резинку — курить запрещалось — и неотрывно смотрели на дверь палаты. Иногда ненадолго засыпали, свернувшись калачиком в кресле и укрывшись пальто.
— Это просто невероятно, — сказал доктор, наткнувшись на нас утром. — Что вы тут делаете? У вас родители есть?
— Они в Америке, — ответил Леонс.
— Но дальше так не пойдет. Это может затянуться надолго.
После обхода сиделка впустила нас в палату. Жозетта лежала в той же позе, вытянувшись на спине и сложив руки поверх одеяла, на чистой, как-то даже слишком чистой и аккуратной постели. Лицо ее утопало в пышном венке рыжих волос, глаза напряженно смотрели в потолок. Когда мы вошли, она повернула голову и улыбнулась.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Леонс.
— Нет, ничего.
— Значит, все нормально?
— Да.
Мы сходили перекусить и выпить горячего кофе, а потом вернулись обратно. И снова стали ждать. Говорили мало — что тут скажешь… Жозетте вроде становилось лучше. Она уже не лежала неподвижно, да и голос окреп.
— Лаки!
— Йеп?
— Когда будут показывать «Унесенные ветром»?
— Скоро, — сказал я, — скоро!
— Не хочется пропускать.
— И не пропустишь. С чего бы?
