1 % и 0,1 % богатейших — теперь по-настоящему глобальная группа. Они появляются из разных частей света, но оказываются в одних и тех же местах. Они собираются в знакомых всем убежищах. Они прибывают в Лондон, Сингапур и Цюрих благодаря позиции тамошних правительств и банков («мы не задаем вопросов») и льготному налогообложению. Они покупают недвижимость в Париже и Нью-Йорке и швартуют свои яхты на побережье между Сен-Тропе и Портофино. У них один стиль жизни и общие ценности, которые самовоспроизводятся. Они говорят на языках друг друга. Доказывает ли пример Карлоса Слима, нигерийского цементного миллиардера Алико Данготе и Ли Ка-Шина из Гонконга, что кто угодно и откуда угодно может войти в ряды богатейших людей мира? В теории — да, но на практике местная среда все же играет значительную роль. По оценке нобелевского лауреата Герберта Саймона, социальный капитал как минимум на 90 % предопределяет заработок людей в богатых обществах вроде Соединенных Штатов и Северо-Западной Европы. Под «социальным капиталом» он подразумевал природные ресурсы, инфраструктуру, технологии, верховенство закона и хорошее управление. Это фундамент, на котором богатые могут начинать строить свои состояния. Еще в 1995 году Уоррен Баффет, человек, от которого стоит ждать мудрых замечаний на данную тему, обратил внимание на ключевое преимущество, использовавшееся им на пути к несметным богатствам: «Общество ответственно за значительную долю того, что я заработал. Если закинуть меня куда-нибудь вглубь Бангладеш или Перу, вы увидите, сколько этот талант способен произвести на неподходящей почве».
В основе социального капитала — доступ к качественному образованию. А здесь в игру возвращаются наследование и налоговая система. Если в буквальном смысле интерпретировать мантры Баффета и Карнеги, то у каждого должно быть право на одинаковые стартовые условия, и деньги не должны передаваться от поколения к поколению. Такие эгалитаризм и альтруизм хороши на словах, но не на практике. Даже если дети богатых людей будут стартовать в самых примитивных жизненных условиях (хотя это не так), они в любом случае смогут располагать выстроенной сетью и структурой социальной и образовательной поддержки, обеспечивающей им преимущество. Более насущная задача для сверхбогатых — сделать так, чтобы комфорт не притупил чутье их потомков, чтобы они не проматывали семейные состояния. Чем больший путь прошел богатый человек в первом поколении, тем сильнее он стремится закрепить место своих детей в социальной и культурной иерархии. Новые деньги становятся старыми деньгами. Сомнительная репутация превращается в опору общества. Практически во всех аспектах сегодняшние ультрабогатые следуют образу действий своих предшественников — от Красса до людей эпохи Возрождения, от колониализма до индустриализации. Инстинкт зарабатывания и накопления денег восходит к основам человеческого поведения. Это постоянная величина. Переменная же в данном уравнении — степень, в которой общество регулирует такую деятельность и облагает ее налогами. За исключением периода с 1945 по 1979 (или 1996) год — до прихода к власти Маргарет Тэтчер или до «большого взрыва», открывшего фондовые рынки, — общество всегда потакало сверхбогатым. В прошлом доступ к информации или, наоборот, ее недостаток могли предотвратить столкновение, но спокойствие нынешних времен кажется уже удивительным.
Некоторые силы — например, движение Occupy — более воинственно относятся к сверхбогатым, но даже после финансового кризиса, обвинений в адрес банкиров и обид со стороны хорошо образованных, но безработных молодых представителей среднего класса, они не смогли добиться больших политических подвижек. Самый убедительный призыв к переменам прозвучал в энцикликах папы Франциска о бедности и «необузданном капитализме» в 2013 году. Выступая перед богатыми и могущественными людьми на Давосском форуме 2014 года, он говорил: «Я прошу вас убедиться в том, что богатство служит человечеству, а не правит им». Это был влиятельный голос морали в пользу перемен, но более рациональные аргументы за равномерное распределение денежных ресурсов не получают особого хода. Политики не проявили ни желания, ни смелости задавать важные вопросы, особенно теперь, когда Запад предположительно вышел из рецессии.
