Наконец подошел поезд, покрытый густым слоем сельской пыли. Томас вскочил на подножку.
— Послушай, — сказал Рудольф, — если тебе понадобится моя помощь или что-нибудь из дома, напиши, я все сделаю.
— Мне ничего больше не нужно от вашего дома, — резко оборвал его Томас. Он доводил свой мятеж до конца. На его плохо развитом, детском лице была маска веселья, словно сейчас он ехал на забавное представление в цирк.
— Ну что же, — неловко сказал Рудольф. — Желаю удачи! — Все же Томас — его брат, и теперь только одному Богу известно, когда они увидятся снова.
— Могу тебя поздравить! Теперь вся кровать будет принадлежать только одному тебе. И тебе не придется переносить мою вонь, как у дикого зверя. Не забывай надевать на ночь пижаму.
До последнего мгновения не выдавая себя ничем, Том вошел в тамбур и из него в вагон, даже не оглянувшись на брата. Поезд тронулся. Рудольф увидел молодого лейтенанта. Он стоял в коридоре у открытого окна, махая на прощание своей девушке. Девушка бежала по платформе рядом с вагоном. Поезд набирал скорость. Девушка отстала от него. Остановилась на перроне. Она заметила взгляд Рудольфа, и ее лицо тут же помрачнело, стало сразу замкнутым: с него исчезли следы скорбной печали на людях, печальной любви у всех на глазах.
Рудольф вернулся в парк. Посидел немного на скамейке, ожидая автобус от вокзала назад, в Порт-Филип.
IX
Гретхен укладывала сумку. Большую, потертую квадратную сумку с картонным дном, с желтыми пятнами, с бронзовыми заклепками. В ней когда-то ее мать привезла свое девичье приданое в Порт-Филип. Гретхен еще ни разу, ни одной ночи не ночевала вне дома, поэтому у нее не было собственного чемодана. Она приняла окончательное решение уехать из дома, когда отец вернулся после разговора с братьями Тинкерами и Томом и заявил, что Том надолго уезжает. Гретхен тут же поднялась на небольшой чердак, где хранились собранные семьей Джордахов ненужные вещи. Отыскала там среди хлама эту большую сумку и принесла в спальню. Мать увидела ее с сумкой в руках и наверняка догадалась, для чего она понадобилась дочери, но промолчала. Вот уже несколько недель мать с ней не разговаривала. С той памятной ночи, когда Гретхен вернулась домой из Нью-Йорка на рассвете с Бойланом. Она, очевидно, полагала, что такая беседа с Гретхен может заразить ее, Мэри Джордах, явным неприкрытым развратом, в который пустилась ее дочь.
Атмосфера переживаемого в доме кризиса, скрытый конфликт, странный взгляд отца, когда он позвал к себе Рудольфа, чтобы сказать ему что-то важное, наконец подтолкнули Гретхен к решительным действиям. Нужно уехать в это воскресенье — лучшего дня для отъезда и не придумаешь.
Гретхен очень продуманно собирала и укладывала свои вещи. Сумка, конечно, была мала для того, чтобы вместить все, что ей нужно. Ей пришлось выбирать, и она вытаскивала одни вещи, потом возвращала их обратно, снова вытаскивала, а на их место складывала более необходимые. Она рассчитывала уйти из дома еще до прихода отца, но была готова и на столкновение с ним. Она не испугается и все расскажет ему. Скажет, что потеряла работу и что уезжает в Нью-Йорк, чтобы поискать там другую работу. У отца на лице было такое странное выражение, когда они с Рудольфом спускались по лестнице. Брат тоже вел себя как-то странно и был, по-видимому, чем-то сильно ошарашен, — вот почему, решила она, сегодня как раз самый удобный день, чтобы уехать из дома и сделать это без ненужной стычки с отцом.
Ей пришлось перерыть все книги, пока она не нашла в одной из них конверт с деньгами. И для чего эта безмолвная дурацкая игра матери с ней? Ума не приложу. Можно смело предположить, что у матушки есть шансы оказаться в психушке: пятьдесят на пятьдесят. В таком случае она наверняка быстро научится с жалостью относиться к ней. Гретхен очень не хотелось уезжать, не увидевшись с Рудольфом и не попрощавшись. Но уже темнело. Никто не рискнет приезжать в Нью-Йорк в полночь. Она понятия не имела, к кому обратиться в Нью-Йорке. Но в конце концов можно обратиться в Ассоциацию молодых христианок[16]
