— Не беспокойтесь, мистер Тинкер, — сказал Джордах. — К вечеру и духа его здесь не будет.
— Так-то оно лучше, — с угрозой в голосе проговорил Тинкер.
— Ну ладно, все. — Джордах открыл дверь. — Вы мне оба надоели уже до чертиков! Убирайтесь-ка отсюда!
— Теперь мы можем уйти, — сказал священник. — Думаю, мистер Джордах сделает все, что нужно. — Тинкеру не терпелось сказать последнее слово. — Вы еще легко отделались, все вы. — И вышел из лавки с недовольным видом.
Джордах закрыл дверь, посмотрел на Томаса в упор.
— Ты на волоске подвесил над моей несчастной головой острый меч, ты, говнюк! Думаю, ты кое-что заработал. — Одним прыжком добравшись до Томаса, он с размаха опустил на него свой тяжелый кулак. Томас зашатался. Потом инстинктивно, оттолкнувшись от пола, нанес ответный сильнейший удар правой прямо в красноватый висок отца. Такой сильный, что Том не помнил, чтобы когда-нибудь так сильно бил. Джордах все же устоял на ногах. Не упал, но лишь выбросил вперед обе руки и пошатнулся и, не веря собственным глазам, уставился на сына. В холодных голубых глазах Тома застыла ненависть. Он, улыбнувшись, опустил руки по швам.
— Ступай очухайся, — бросил Томас с презрением. — Твой сынок, твой мальчик больше не станет бить своего дорогого отважного папочку.
Джордах, размахнувшись, ударил сына еще раз. Левая щека Томаса сразу же раздулась. Лицо покраснело, стало злым, похожим на густое бордово-красное вино. Томас стоял перед отцом, ничего не предпринимая, только улыбался. Джордах опустил кулаки. Этот последний удар имел для него чисто символическое значение — ничего больше. Как глупо. Бессмысленно. Ну и сыновья у меня! — подумал он, чувствуя, что у него закружилась голова.
— Ладно, все кончено, — сказал он. — Твой брат отвезет тебя на автобусе в Крафтон. Оттуда первым же поездом поедешь в Олбани. В Олбани пересядешь на другой, в штат Огайо. Будешь жить у дяди. Он о тебе позаботится. Я позвоню ему сегодня. Пусть он встретит тебя. Не вздумай собирать вещички. Я не хочу, чтобы тебя увидели с чемоданом в руках. — Он отпер двери пекарни. Том вышел, щурясь на воскресное, веселое солнце.
— Подождешь здесь, — сказал Джордах. — Я пришлю к тебе брата. И прошу тебя, никаких сцен с матерью, понял? — Он, закрыв дверь на ключ, похромал домой.
Только после того как отец ушел, Томас ощупал опухшую щеку.
VIII
Минут через десять Джордах вернулся с Рудольфом. Томас наклонившись стоял у окна, спокойно разглядывая улицу. В руках Рудольф держал свой зеленого цвета в полоску пиджак от костюма, который ему купили года два назад и из которого он давно вырос. Пиджак был ему узок в плечах, а руки высовывались далеко из коротких рукавов.
Рудольф, заметив распухшую щеку Томаса, вытаращил глаза. Ну и приложил его отец! У Джордаха сейчас был вид нездорового человека. Его естественная смуглая кожа на лице позеленела, стала бледной, глаза отекли. Всего один удар, подумал Томас, и вот во что он превратился!
— Рудольф все знает, — сказал Джордах. — Я дал ему деньги. Он знает, что делать. Он купит тебе билет до Кливленда. Вот адрес твоего дяди. — Он протянул ему клочок бумажки.
Кажется, я пополз вверх по социальной лестнице, подумал Томас. У меня даже появился дядя на всякий пожарный случай. Не хуже, чем у Тинкеров.
— Ну, идите, — сказал Джордах. — Запомни, зря не разевай варежку!
Сыновья пошли вниз по улице. Джордах смотрел им вслед, чувствуя, как пульсирует кровь в вене на виске, по которому нанес удар Томас, и, кроме того, он сейчас видел предметы перед собой расплывчато, неясно.
Его сыновья шли по пустынной улице их квартала трущоб. Один высокий, стройный, в хороших брюках из серой фланели, а второй — почти такой же высокий, но куда шире в плечах, в кургузом узком пиджачке похожий на подростка. Когда они завернули за угол, Джордах, повернувшись, пошел в противоположную сторону, к реке. Сейчас ему хотелось побыть одному. Позвонит брату позже. Его брат с женой — оба недотепы, согласились принять у себя его сына, сына того человека, который когда-то выгнал их из своего дома и никогда не благодарил за рождественские открытки, которые регулярно присылали ему каждый год… Эти открытки были единственным свидетельством того, что когда-то они жили вместе, в одной семье в Кельне, и того, что они все же оставались братьями, хотя и жили в разных частях Америки. Он, казалось, слышит, как брат говорит своей толстушке жене с типично немецким акцентом: «Что, в конце концов, нам делать? Кровь людская — не водица!»
