Спустя два-три месяца мы утратили изрядную долю радости жизни и своей почти детской непосредственности. Ситуация выходила у нас из-под контроля, мы были совершенно выбиты из колеи. Мы поняли, что потерпели поражение, и это подтолкнуло нас к действиям. Я попытался понять смысл того, что с нами происходило, поскольку теперь был убежден, что ничего на свете не происходит случайно, просто так. Случай… Я посмотрел на ситуацию со стороны и спросил себя, с чего бы вдруг на меня свалилась вся эта роскошь. Может, жизнь меня от чего-то предостерегает, хочет, чтобы я пересмотрел свои ценности? Может, я позволил заманить себя в ловушку, перепутав потребность в саморазвитии с банальным подъемом по общественной лестнице? Ведь настоящее развитие должно происходить внутри нас… Ведь ты счастлив, когда меняешься сам, а не когда что-то меняется вокруг.
После такого спасительного открытия мы приняли решение избавиться от обременительного груза. Мы продали особняк и разделили деньги между слугами: они всю жизнь честно служили моему отцу. Мать Одри, которая годом раньше вышла на пенсию, тоже получила свою долю. Влади, взявший на себя заботу о Сталине, стал к тому же обладателем «мерседеса», с которым мы не знали, что делать. Роскошные машины вызывают зависть посредственностей, презрение интеллектуалов и жалость тех, кто сохранил живую душу. В общем, ничего хорошего. Я подарил ресторан «Жюль Верн» сети благотворительных столовых. Было забавно думать, что когда-нибудь парижские клошары поднимутся на Эйфелеву башню, чтобы полюбоваться прекрасным видом и вкусно пообедать.
Потом мы с Одри, держа пальцы крестом на счастье, позвонили мадам Бланшар. И подпрыгнули от радости, когда она нам сказала, что никому не сдала квартиру, опасаясь, что соседи окажутся шумными.
В одно из прекрасных апрельских воскресений мы снова вступили во владение жильем, как раз тем самым, что было нужно нам для счастья. Едва разобрав чемоданы, Одри распахнула окно и насыпала на подоконник крошки хлеба. Солнечные лучи разбрелись по дому, и парижские воробьи не замедлили явиться на угощение, наполнив комнату радостным щебетом.
Вечером того же дня мадам Бланшар организовала во дворе пирушку в честь нашего возвращения. Что-то в ней изменилось, но я никак не мог понять что. Она постелила на старый стол белую скатерть и расставила уйму всяких вкусностей: пирогов, запеканок, пирожных, над которыми, наверное, трудилась весь день, наполняя дом соблазнительными запахами. Она позвала всех соседей, и те были очень рады посидеть вечерком в такой погожий день. Но самым большим сюрпризом было то, что она сама пошла… за Этьеном. Он набил себе брюхо и объявил о тотальной распродаже акций бутылки «Сroze-Hermitage»[17], с которой не расставался весь вечер. Старенький магнитофон на батарейках играл французские песенки, уже вышедшие из моды, но очень веселые, и все покачивались в такт под громкие шутки. К нам возвращались былая беззаботность и легкость.
А я все поглядывал на мадам Бланшар и старался понять, что же в ней изменилось. И уже около полуночи ответ вдруг пришел сам собой: как же я не заметил? Она больше не в черном, на ней миленькое цветастое платье. Самые значительные события порой остаются незамеченными.