— Да ведь это, — вскричал Бог, — ведь это Прекрасный Цветок!
Верховный кивал и улыбался.
— Ваша восхитительная дочь.
Высокий Дом поднял руку в приветственном жесте.
Улыбаясь через плечо, Прекрасный Цветок изящно повернулась в такт музыке и освободилась от очередного покрывала; переливающаяся волна волос женственно плескалась, касаясь ее колен. Улыбка Бога и его жест словно послужили сигналом залу. Громкий говор за столами стих, кругом засияли восторженные улыбки, отовсюду неслись ласковые возгласы, радостные приветствия. К барабану присоединились тростниковая флейта и арфа.
— Знаешь, она уже большая! — воскликнул Высокий Дом. — Ты не поверишь, какая она стала большая!
Болтун с трудом оторвал взгляд от Прекрасного Цветка, облизнул губы, наклонился к Высокому Дому и подтолкнул его локтем:
— Это получше твердой воды, а, Высокий Дом?
Но устремленные вдаль глаза Бога не видели дочери.
— Расскажи мне еще о чем-нибудь.
Болтун задумчиво наморщил лоб. Потом, решив что-то, изобразил на худом лице скабрезную ухмылку.
— Про обычаи?
— Обычаи? Какие обычаи?
Болтун шепнул:
— О женщинах.
Он принялся нашептывать Высокому Дому, прикрыв рот ладонью. Глаза у Бога загорелись. Он заулыбался. Две головы сблизились еще больше. Бог протянул руку назад, не глядя поднес ко рту уже с чашей пива. Выцедил. Болтун долго хихикал, сотрясаясь всем телом и продолжая говорить из-под ладони.
— … иногда они видели их первый раз в жизни — это были чужие женщины!
Высокий Дом фыркнул, обдав Болтуна брызгами пива:
— Можешь рассказать о самом непотребном…
Верховный вновь предупреждающе кашлянул. Музыка изменилась. Флейта зазвучала еще гнусавей, словно сокрушаясь о чем-то желанном и недостижимом. Перемена произошла и в Прекрасном Цветке. Тело ее до пояса было обнажено, движения стали быстрее. Прежде двигались только ее ступни. Теперь наоборот — лишь ноги да голова оставались неподвижны. Улыбка стерлась с ее лица, и взглядом она обводила свои груди, поочередно, как бы оценивая. Делалось это так: правая рука сверху — локоть высоко поднят, ладонь выгнута — левая рука снизу — указывает на левую грудь. Ладони обрамляют ее, зазывают взгляд, легкое вращение левого плеча заставляет ее ритмично и тихо подрагивать, так что взгляд может оценить ее теплоту и тяжесть, ее благоухание и бархатистость. Затем змееподобным движением положение головы и рук менялось, и она сосредоточенно взирала на правую грудь. Лишь теперь, когда карминные соски исторгли свой аромат в тяжелый воздух, тростниковая флейта начала понимать желание, которое томило ее. Гнусавый ее звук стал похож на человеческий вопль. Он несся над столами, и кое-кто между питием обменивался поцелуями и осторожными ласками. Болтун, словно притягиваемый неодолимой силой, отвел взгляд от Высокого Дома и медленно повернул голову к Прекрасному Цветку. Его губы были воспалены, словно от жажды.
— Она прекрасна, — простонал он. — Прекрасна, прекрасна!
— Ты прав, она хороша, — согласился Бог. — Расскажи еще что-нибудь.
Болтун замычал в отчаянии:
— Любуйся ею, Высокий Дом, это лучше — или ты не понимаешь?
— Для этого у меня много времени впереди.
Прекрасный Цветок исполняла танец живота. Ее волосы разметались и блестели в пламени светильников. Болтун разрывался между нею и Богом. В отчаянии колотил себя по голове.
— Хорошо, — надулся Высокий Дом. — Раз не хочешь ничего больше рассказывать, сыграю в шашки с Верховным.
Откуда ни возьмись, как пиво до этого, появилась доска. Стоило Высокому Дому склониться над ней и потрясти чашкой с фишками, как за столами произошла перемена. Объятия уступили место приглушенным разговорам о питье и закусках, о развлечениях и играх. Прекрасный Цветок и музыканты, казалось, выступали перед пустым залом или же для собственного удовольствия.
— Твой ход, — сказал Высокий Дом. — Желаю удачи.
— Порой мне приходит на ум, — проговорил Верховный, — что, может, интересно было бы не полагаться на волю случая, делая ход, а продумывать его последствия для себя.
— Что за странная игра, — вздохнул Высокий Дом. — Похоже, в ней вообще нет никаких правил.
