— Вы, милая девушка, слишком неопытны. Я боюсь, что у вас недостаточно развито логическое мышление, чтобы судить о таких сложных взаимоотношениях. Вам многое кажется, вы многое принимаете за чистую монету, но в жизни все обстоит гораздо проще: каждый человек, достигнув определенного возраста, должен нести стопроцентную ответственность за свои поступки. И если такой человек нуждается в няньках, опекунах, то он не может считать себя полноправным членом нашего общества. Такие люди должны вести более умеренный образ жизни. И Костя, видимо, поступил правильно, когда решил работать… этим, как его… дворником, что ли? Не тянул он на более высокую должность и специальность. Вот так. Только так. А вам совсем не к лицу читать мне нравоучение по простой причине: вы ничего не понимаете во многих окружающих вас вещах, процессах и человеческих взаимоотношениях.
— Так он утюжил и пилил меня своим профессорским тонким голоском, пока я не прервала его, — закончила Яна.
— И что ты сделала?
— Сказала ему грубость и ушла.
— Какую?
— Ах, ну боже мой! Что говорится в этих случаях. Мол, они рожают детей и совершенно не понимают, кто у них вырос, и так далее. И намекнула, конечно, что таких отцов, как он, нужно лишать отцовства.
— Да, это разговор, — почему-то с удовольствием отметил Виктор. — И у матери была?
— Была и у матери. Картина не лучше. Тоже новая квартира, новая семья, только, в отличие от папаши, новых детей нет. Мать Кости интеллигентная истеричка, знаешь, такие лица-маски, фальшиво все, за сто верст видно. И улыбка фальшивая, и волосы, и румянец. Вся фальшивая при полном внешнем благородстве. А выдает себя глазами. Бегают глазки и рот подрагивает, боится, чтобы молодого мужа из-под носа не утащили. Сразу скажешь — эта кошка чужое сало съела. Только чужим и питается. На Костю ей плевать. Одно твердит: взрослые дети не должны мешать личной жизни родителей. Радостное ощущение.
Они помолчали. Янка двинула по столу стопку бумаг.
— Ты знаешь, чем сейчас занимаюсь? Пишу отчет, свое впечатление от деятельности притворяшек. Клочков заставил. Садись, говорит, и напиши. Не только то, что видела, но и все мысли свои. И знаешь, какая главная мысль у меня в этом отчете-докладе проведена? — Она победоносно глянула на Виктора.
— Говори, я все равно не догадаюсь, — засмеялся тот.
— Ломала я голову над тем, кто такие притворяшки. И ругала их, и осуждала, а потом пришла к простому выводу: это все обиженные дети. Обиженные, понимаешь?
— Да, конечно, — растерянно сказал Виктор. — Это есть, у них у всех что-то такое случилось…
— Именно! — закричала Янка, и он вздрогнул, услышав в ее голосе знакомый “балдежный” вопль.
— И Костя, и Мари, да и Пуф по-своему обижены на жизнь, это их и толкнуло в секту.
— Да, но мало ли на свете обиженных людей! Не все же подаются к притворяшкам.
— А эти подались! Потому что слабые.
— А как же Танька, а… я?
— Ну вы из любопытства, попробовать.
— А Люся? Янка помолчала.
— Это хорошая душа, — сказала она. — Ущербная, больная, пожалуй, она единственная была на месте. Обреченная, сама себя обрекшая, она все равно куда-нибудь попала бы. Не к притворяшкам, так к кому-нибудь еще. В ней что-то такое было… жалкое и… безнадежное.
Виктор вздохнул и стал торопливо прощаться. Янка крикнула вдогонку:
— А грамоту мою атеистическую у меня выкрали. Вот!
Виктор пожал плечами, но в подробности вникать не стал. Выкрали так выкрали. Что поделаешь.
Через несколько дней после этого разговора Янка позвонила ему домой.
— Иди к телефону, — сказала мать, — там твоя новая обнаружилась. И где ты их набираешь?
Анна Петровна еще не забыла торопливые и неурочные Люсины звонки. Витя взял трубку.
— Витя, их засекли, они продали машину. Но их почему-то только трое. Где остальные, неизвестно. Розыск продолжается, — кричала Янка. — Если хочешь, можешь участвовать, ты ведь их всех в лицо и так вообще знаешь. Но это — на самолете, далеко. Согласен?
— Еще как! — Виктор подобрался. — Куда и когда идти?
Янка назвала адрес и фамилии.
— Бегу, лечу.
— Счастливого пути! Возвращайся скорее, еще сходим в кино.
