Теперь этот проклятый японец опять лез в голову непонятно зачем и обрушивал на Потапова целый шквал воспоминаний, связанных с мужчинами Марии. Случались забавные эпизоды, которые теперь вызывали у Потапова улыбку.
Напротив этого проклятого загородного дома он однажды оказался не одинок в зарослях кустов бузины. Проследив в очередной раз обреченным взглядом за скрывшейся за воротами машиной японца, Потапов только загасил о подошву очередную сигарету, как услышал звук тормозов. Из подъехавшего бронированного джипа с затемненными стеклами вывалился амбал с бритой шарообразной головой и золотой цепью шириной в палец, плотно обвивавшей накачанную шею. Следом за ним выпрыгнули два охранника, но он свистящим матерком задвинул их обратно в машину и кивком головы велел дистанцироваться. Джип проехал вперед и припарковался на обочине возле соседнего забора, а Потапов с амбалом оказались друг перед другом. Просверлив соперника ненавидящим взглядом и оценив ситуацию, оказались людьми с хорошим чувством юмора… Потапов узнал тогда этого человека по недавней телепередаче. Даже вспомнил как его зовут. Вернее, кличут. Это был знаменитый в криминальном мире непотопляемый и авторитетный Патрон, один из главарей подмосковной мафии. Он слышал о Патроне и от Марии. Она почти с восхищением рассказывала, какие немыслимые деньги пожертвовал он одному из церковных приходов, возродил храм из руин, отстроил заново дом для детской воскресной школы, заасфальтировал грязные проселочные дороги, ведущие к подворью, сделал в развалившейся лачуге местного батюшки роскошный евроремонт с джакузи и душевой кабиной и продолжает материально поддерживать прихожан и нищих, живущих при храме.
Патрон увидел Марию на пикнике, который устроила в свой день рождения Лариса. Увидел и потерял голову. Всколыхнулась, перебаламутилась, встала дыбом природа русского мафиози, и он, очумевший от своего чувства, жил как в пьяном угаре, бросая к ногам Марии все, что имел. Предлагал уехать на какой-нибудь экзотический остров и жить там вдали от всей постылой российской действительности, которую, по его же словам, он сам созидал, разрушая… за что и кается, а выпрыгнуть, сойти с наезженной колеи не может. Он говорил, что сама судьба послала ему Марию, что только ради нее он может бросить тот криминальный мир, которым верховодил, и начать честную жизнь. Узнав, чем занимается Мария, он еще больше приосанился, исполнился сознанием того, насколько праведен путь, который он ей предлагает. Не Рогожиным, отнюдь, князем Мышкиным представлялся он, смиренно склоняя голову перед порочностью Марии — Настасьи Филипповны — и ощущая небывалые силы для возвращения заблудшей к тихой семейной жизни. Мария играла с Патроном, как кошка с котенком. Ее чрезвычайно забавлял этот всемогущий бандит, и, если он в упоении предлагал ей роль Настасьи Филипповны, то она отводила ему куда более скромное место среди аналогов в русской литературе и воспринимала его не более, чем грозой полей и огородов Мишкой Квакиным. За что она опасалась всерьез, так это за непредсказуемость его действий по отношению к ее иностранным ухажерам. Это в первую очередь почувствовал Потапов, когда, полыхая кошачьим диким взглядом, рухнула рядом с ним на примятый куст пудовая мышечная масса бандита. Если у японского хирурга была высоко развита интуиция, то, наверное, в этот момент он должен был почувствовать себя как минимум полным импотентом.
Патрон тогда быстро вычислил, представляет ли Потапов какую-либо преграду на пути завоевания им Марии и, утвердившись в отрицательном ответе, протянул ему широкую, как лопата, руку.
Японец уцелел лишь благодаря тонкой психологической обработке, которую мастерски провел с мафиози Потапов в их укрытии. Через полчаса Патрон резким свистом призвал охранников, и дальше беседа продолжалась за скатертью-самобранкой, раскинутой на примятой траве. Чем закончился этот памятный вечер, Потапов не помнит. Он был голоден, и две поллитры, хотя и сдобренные первоклассной закуской, легли на пустой желудок полным забвением. Очухался он наутро в роскошном особняке Патрона заботливо укутанным белым атласным одеялом до самых ушей и одетым в просторную пижаму хозяина.
