— И конечно же, как у истинно рыжеволосой — зеленые глаза, белая кожа и непременно весь нос в веснушках. Девочка моя, твое имя так трудно выговаривается, но я попробую: «Ксениа». Меня ты можешь называть Эдит. Представь, еще вчера я собиралась умирать, но Кристиан рассказал мне о своей любви, и я раздумала заниматься столь бесполезным занятием в то время, как мой дорогой мальчик предстал передо мной со счастливыми глазами и таким долгожданным известием…
Ксеня выдвинула ящичек стола, нашла альбом с фотографиями и долго вглядывалась в изображение тетушки Эдит. В те дни их знакомства, когда они допоздна просиживали у камина, казалось, что их начавшейся внезапно дружбе не будет конца, но на третий день тетушке стало плохо, и Кристиан, выпроводив Ксюшу в университет, остался с ней. Спустя неделю она умерла.
Ксюша полистала альбом с фотографиями, вспомнила, как, вернувшись от тетушки Эдит, она не обратила внимания, что после пребывания Марии в ее комнате исчезли фотографии не только те, где Мария одна, но даже такие, на которых она в группе Ксюшиных однокурсников стояла почти спиной. Это обстоятельство выяснилось позже… когда позвонила бабушка и чужим негнущимся голосом попросила Ксюшу срочно прилететь домой. «Очень больна мама», — с трудом выговорил неправду бабушкин голос, а Ксюша уже все знала… Ее сердце, вся ее природа мгновенно приняли сигнал, который по невидимой связи послала ей отлетевшая в другой мир душа Марии…
Кружа беспорядочно по комнате и незряче натыкаясь на предметы, она достала чемодан, открыла шкаф, и ее взгляд наткнулся на белое подвенечное платье, купленное с Кристианом неделю назад. Было решено сначала обвенчаться в парижском православном соборе Святого Александра Невского, а потом, спустя две недели, отпраздновать свадьбу в Москве. Мария должна была прилететь на предстоящее венчание через десять дней, и Ксюша предвкушала их встречу с Кристианом — вдруг вместо обещанной черноволосой смуглой полубурятки появится ее, Ксюшина копия. Она замучила Кристиана обещаниями невероятного сюрприза, который теперь не состоится… Теперь не состоится ничего.
Ксюша позвонила в аэропорт, и, к счастью, нашелся билет на рейс, вылетающий через несколько часов. Она набрала номер мобильного телефона Кристиана, но он был отключен. Отправив ему факс, Ксюша лихорадочно побросала в чемодан вещи и помчалась в аэропорт…
* * *
Потапов лежал на теплом песке, следил за легчайшими, как фата невесты, облаками, проплывающими над его головой, и думал о том, что мучило его много лет после смерти Марии. Мистическое исчезновение всех ее фотографий походило на тщательно продуманную спланированную акцию. Примерно за месяц до автокатастрофы, как выяснилось позже, Мария обзвонила всех родственников, друзей, бывших однокурсников и сослуживцев с одной и той же просьбой — порыться в фотографиях и если есть хоть какие-то ее изображения, одолжить их на время. У нее якобы возникло жгучее желание составить альбом, которого никогда в доме не было, и вдруг захотелось привести все в порядок. Она переснимет фотографии и вернет взятые обратно. В общем-то особого удивления просьба Марии ни у кого не вызвала, у каждого, как говорится, свои тараканы в голове, и если человеку приспичило — это его дело. Гораздо позже выяснилось, что многочисленные снимки исчезли из дома Женевьевы и несколько друзей и родственников, живущих в Питере, Сочи и Новосибирске, тоже высылали Марии свои совместные с ней фотографии, но не получили их обратно…
Мысли Потапова были прерваны приходом сестры Моники. После «самоволки», совершенной им на гору Моисея, прошла неделя, и сестра постепенно оттаяла, сменила гнев на милость. Но в тот день, когда его, полуживого, выволок из машины таксист с помощью охранника, дежурившего около гостиницы, и вызов врача оказался неизбежным, негодованию Моники не было предела. После осмотра ему поставили капельницу, и он провалился в глубокий сон. А когда проснулся, сестра Моника в глубоком молчании, с плотно сжатыми губами и искрами гнева, то и дело вспыхивающими в глазах, принесла ему поднос с едой и гордо удалилась. Потапов дождался ее возвращения и самым жалобным голосом, на который только был способен, долго каялся и просил прощения за ужасный, гнусный проступок и обещал отныне быть самым дисциплинированным и кротким пациентом.
