Тот молча кивнул.
— Когда больной находится в таком состоянии, можно кое-что выведать у него против его воли. Да, Кристиан?
Он снова молча кивнул и удрученно покачал головой.
— Да, это, безусловно, она, — твердым голосом произнес Симон. — Я даже запомнил эти непослушные белые кудряшки, выбившиеся из-под шляпки. Она бесцветная… поэтому я не смог тогда внятно охарактеризовать ее внешность.
— Подлая, вредоносная моль!.. — угрожающе прогудела Алена. — Не обнаружил ли ты на фотографиях еще какой-нибудь знакомый с детства образ, Кристиан?
— Я, собственно, так был потрясен, что сразу отложил другие фотографии, — растерянно откликнулся Кристиан, а Алена уже протягивала ему карточку, на которой из своего инвалидного кресла улыбалась ослепительной улыбкой в двести фальшивых зубов госпожа Драйвер.
— Элен… это же Элен, — буквально закричал Кристиан. — Сестра тетушки Эдит и моя родная тетка. — И голосом, абсолютно неадекватным ситуации, жалостливо произнес: — Элен… такая живая, подвижная, неистовая театралка и любительница поразвлечься, всегда в вечерних платьях… в инвалидной коляске. Что с ней?
— Что с тобой? — Алена подошла к Кристиану и больно ущипнула его за плечо. — Совсем ополоумел! Нашел над кем причитать! Эта гнида здоровей нас с тобой! Когда твоя кузина сообщила, что ее новая пациентка уже несколько лет не ходит и даже не может стоять, я при случае обратила внимание на подошвы ее туфель. Прилипший, еще сырой песок, следы раздавленных ракушек, свежая грязь… вот что я обнаружила на ее обуви! Несколько раз я не поленилась после вечернего отбоя подойти к двери ее апартаментов и послушать, как деловито расхаживает эта «несчастная калека» по своей комнате. Все это шоу было рассчитано на таких сверхчувствительных гуманистов, как вы с Потаповым. Она не пожалела подстроить смертельную ловушку под утесом для маленькой Марии, чтобы огромным булыжником размазать ее по песку и открыть путь к завещанию тетушки Эдит!
— Простите, Алена, — робко попытался вклиниться в ее гневную тираду господин Гассье. — Я очень взволнован, но ничего не понимаю. Что… что все это значит?
Алена собрала со стола разбросанные фотографии и села рядом с Симоном.
— Конечно, вы обязаны все знать, дорогой мсье Симон. Мы так внезапно ворвались в вашу жизнь, перебаламутили ваш обычный, размеренный уклад, ритм, внесли какую-то сумятицу… И еще не хватало, чтобы так же внезапно исчезли. Я постараюсь объяснить, если не все, то по крайней мере то, что я сама понимаю…
Видите ли, говорят, ничего случайного не бывает — все предопределено. Наверное. Может быть для того, чтобы я хоть как-нибудь, в меру своих сил, смогла помочь сегодня Кристиану — много лет назад я и попала в дом тетушки Эдит. Кто знает, может быть для этого же судьба свела меня с моим замечательным шведским другом — Ингваром…
У меня странная профессия, мсье Симон. Я — режиссер. Я сталкиваю на сцене разные судьбы и характеры, привожу в движение весь этот непостижимо сложный механизм, называемый сценическим действием, из чего и рождается спектакль… И чем больше я работаю в театре, тем интересней мне подглядывать за жизнью, я не оговорилась… именно подглядывать, боясь быть в этом уличенной — только тогда она открывает свои потаенные законы, завуалированные методы и психологические ходы. Я как бы играю с жизнью в прятки. Если бы этот мир людей радушно распахнул предо мной свою внешнюю сторону и предоставил свободно наблюдать себя, изучать, анализировать — ничего бы не получилось. Мне нужна та изнанка, которую жизнь прячет, маскирует непотребность — благопристойностью, а боль, цинизм и страдание напяливают на себя маски цивилизованного мира.
Мои родители всю жизнь работали с самыми изощренными и опасными преступниками, и с детства я была погружена в эту изнанку, в другой мир, где царят грязь, насилие, ужас, одним словом, все человеческие пороки преподносились моему детскому восприятию. Наверное, уже тогда, совсем ребенком, я научилась думать. Вместе с мамой соображать над мотивировками поступков человека, над тем, что то, что подчас с легкостью безумия дается преступить неверующему человеку, невыносимо, невозможно для того, кто истинно верит в Бога… Какая сложнейшая и совсем неизученная часть человека — его психика и какая малюсенькая полоска между душевной болезнью и здоровьем… Я играла в странные для ребенка игры — в своем кукольном театре устраивала между игрушками очные ставки, допросы, роль следователя всегда исполнял велюровый верблюд (мне казалось, что его глазки-пуговицы умней и одухотворенней, чем у других игрушек). Тем преступникам, вина которых была ими осознана и они каялись, я режиссировала побеги, а когда их все же вылавливали и снова сажали в тюрьму, обливалась горючими слезами, но не могла пойти против правды мною же придуманного спектакля.
