Я мог бы попробовать объяснить им, что нет у меня никакой жены, однако убегать — это проще. Пожилая дама обута в туфли на высоких каблуках, азиату не на кого оставить киоск. Мальчишка, правда, гонится за мной несколько секунд, но отстает, когда я перескакиваю на другую сторону улицы.
Не могу понять, на что я им сдался. До нынешнего дня все просто глядели сквозь меня, как будто я и не существую. Столько времени я пробыл человеком-невидимкой, а тут вдруг обратился во всеобщего давно утраченного дядюшку.
И я решаю, что дело в футболке.
Остановившись перед магазинной витриной, я щурюсь, вглядываясь в свое отражение, пытаясь прочесть, что там на ней написано. Читать задом наперед я не мастак, да и текст оказывается на удивление длинным, предложений в пятнадцать. И все же, мне удается разобрать достаточно, чтобы сказать: на футболке отчетливо обозначено мое имя, название города, в котором я жил, и даже номер телефона, по которому обо мне следует сообщить. Я поднимаю взгляд на отражение моего лица, — оказывается, челюсть у меня отвисла. Поверить не могу, что, когда я уходил из дома, мне хватило глупости напялить футболку, на которой большими черными буквами напечатаны все сведения обо мне.
Хотя, должен признать, из дома я уходил далеко не в лучшем виде, — собственно говоря, я собирался покончить с собой.
Сейчас-то мне намного лучше.
Сейчас мне уже все равно, жив я или умер.
Впрочем, сегодня дела понемногу принимают совсем дурной оборот. Все утро мне приходится удирать от людей, которые ведут себя так, точно им не терпится сцапать меня и свести в участок. Они прочитывают написанное на футболке и в глазах у них появляется именно такое выражение.
Очень скоро я начинаю томиться знакомым издавна чувством, будто меня обложили со всех сторон. Я иду, обнимая руками грудь, сгорбясь, точно наркоман. Солнце ушло за тучи, но я все равно потею. Люди застегивают молнии на куртках, недоверчиво поглядывают на небеса, спешат укрыться в домах. Но и несмотря на угрозу дождя, кое-кто из них все-таки замедляет, завидев меня, шаги, щурится, вглядывается в буквы у меня на груди, пытаясь прочесть, что там написано за моими руками.
К полудню я уже снова впадаю в состояние, в котором когда-то ушел из дома. Живот болит, голова кружится, я задыхаюсь, неясные фигуры лезут на мне отовсюду. Небо утрачивает способность сдерживать дождь и теперь в панике швыряет его куда попало. Я промокаю в считанные секунды и, хоть к этому мне не привыкать, понимаю, что если не уберусь куда-нибудь с улицы, и побыстрее, то заболею и стану совсем беспомощным.
Еще один решительно не знакомый человек окликает меня сквозь ливень по имени и мне снова приходится спасаться бегством. Ясно, что уличная моя жизнь закончилась.
И я, смирившись, направляюсь к Прибежищу.
В Прибежище я еще не заглядывал — ну, во всяком случае, не был внутри. Мимо-то я проходил много раз и как найти его, знаю точно. Оно стоит в той части города, где расположены прогоревшие предприятия и заброшенные железнодорожные станции, в опутанных проржавевшей колючей проволокой кварталах — там все обречено вечно ждать, когда его переделают во что-нибудь новенькое. Прибежище — единственное в тех местах здание, в окнах которого загорается свет.
Конечно, я нередко гадал, что там внутри, отрицать не стану. Но всегда переходил на другую сторону улицы и убыстрял шаги, чтобы не задерживаться тут, утаскивал сам себя подальше, точно тело мое было псом на поводке.
Однако сегодня сил на то, чтобы сопротивляться, у меня нет. Мокрый, измученный, с собственным моим именем, крупно написанным на груди, я перехожу улицу, приближаясь к большому серому дому.
Прибежище походит на помесь склада со школой, — выстроенное в старомодном стиле здание с каменным фасадом в несколько акров и десятками одинаковых окон, оранжевых либо черных. В геометрическом центре его расположен лепной парадный вход с девизом на портале. «GIB MIR DEINE ARME[1]», говорят его тускло-радужные, из железа кованые буквы.
Прежде, чем окончательно принять решение, я какое-то время мешкаю, — вдруг дождь да и прекратится. Прохожу вдоль всего фасада в надежде увидеть, что там, за зданием, однако щели, отделяющие Прибежище от соседних домов, слишком узки. Я вытягиваю шею, стараясь заглянуть в одно из окон, — ну, во всяком случае, мне кажется, будто я ее вытягиваю. Я знаю, на самом-то деле, шею вытянуть невозможно, и сколько бы мы ни тужились, рост наш останется неизменным. Но это не мешает мне выпячивать, на дурной манер, подбородок.
