Не видя нужды обсуждать уже принятое ими решение, близнецы расстегнули пряжки удерживавших тело матери ремней и перетащили его из саней в дом гухийнуи. Там они благоговейно уложили тело на кровать, укрыли тюленьими шкурами и ровно расправили по подушке полумрак влажных волос матери.
— Куку! — пропели часы — всего один раз. Чтобы приманить сюда близнецов, им пришлось испустить целых двенадцать зовов, теперь нужно было все начинать сначала.
— Мы должны доставить собак домой, — сказал Марко’каин.
— Да и самих себя заодно, — сказала Таинто’лилит.
— Отец, может быть, не хочет нашего возвращения, — сказал Марко’каин.
— Больше нам идти некуда, — сказала Таинто’лилит.
— Разве? Деревня гухийнуи совсем рядом, — сказал Марко’каин.
— Мы не гухийнуи, — сказала Таинто’лилит.
— Мать гухийнуи любили. Они дали ей постель, одеяла — все. Даже голую картину с ее лицом.
— Нам следует вернуться в дом нашего отца, — сказала Таинто’лилит. — Там «Книга Знания».
Брови Марко’каина сошлись, ноздри раздулись, как если бы он собирался залаять.
— Мы и так уже знаем все, — категорично заявил он. — И больше нам узнавать ничего не нужно.
Это новая твердость брата, утрата им врожденной любознательности, которую близнецы разделяли с того самого мига, как покинули материнское чрево, напугала Таинто’лилит.
— Пусть решает вселенная, — сказала она. — Давай подождем еще одного знака.
— Ладно, — ответил брат. И они замерли, вглядываясь в простор освещенных солнцем снегов, вслушиваясь и вслушиваясь. Однако вселенная ничего им не сказала.
В конце концов, близнецы потеряли терпение и приняли решение сами. Они поедут домой. Будет как-то неправильно, чувствовали они, пускаться в дальнейшие приключения, когда миссия их завершена, да и собаки, похоже, изнывают от желания возвратиться в дом. К тому же, у них освободились длинные, удобные сани, в которых Таинто’лилит с Марко’каином смогут продремать, нежась под солнцем, многие мили, пока лайки будут тянуть к дому свое полегчавшее бремя.
Так они и поступили.
Как-то раз, во время одного из редких у нее приступов ностальгической говорливости Уна Фаренгейт рассказала детям о поездах-экспрессах, переносящих — в самых глубинах Европы — людей через границы, доставляя их из одной страны в другую, да так, что следить за направлением, в котором движется поезд, и подправлять его никому и в голову не приходит. Люди могут играть в карты, читать книги, даже спать, а поезд идет себе и идет — безошибочно, словно его подтягивают к назначенному месту крепкой веревкой. Вот примерно такие же ощущения и породило в близнецах Фаренгейт их долгое возвращение к цивилизации.
И когда они, наконец, поняли, что уже покоятся в теплом и темном месте, оно показалось им одним из тех баснословных туннелей, что ведут к вокзалу, туннелем из тех, на описание коих в «Книге Знаний» они потратили столько трудов. На самом же деле, близнецы оказались в отапливаемом прибежище собак, в притулившейся за генератором бетонной псарне. Измученные собаки улеглись в ней, не дожидаясь даже, когда их избавят от упряжи.
Таинто’лилит с Марко’каином вывалились из саней, точно пара недоразмороженных рыбин, а после попадали на водоросли, плотным слоем устилавшие пол псарни. Оба поняли вдруг, что уже наполовину мертвы. Один лишь инстинкт, заставивший их улечься в санях вплотную друг к дружке, прижавшись телом к телу, зарывшись носами в меховые капюшоны, и уберег близнецов от вечного ледяного забвения.
— Ох, ох, ох, — постанывали они, обморочно выползая на четвереньках с разных сторон материнских саней. Нюхач-младший, уже бескостно повалившийся на пол, поднял голову, на миг обеспокоясь благополучием близнецов, но тут же снова уткнулся носом в сон. Ничего, выживут.
Бориса Фаренгейта возвращение близнецов поразило как громом. Буйное вторжение оравы белых медведей изумило бы его куда меньше, чем двое детей, тихо вошедших в кухню, пришлепывая по полу мокрыми, грязными носками. Переводя взгляд с одного из близнецов на другого, он заметил красные разводы на их подбородках и на груди комбинезонов, заметил облепившую их кругом собачью шерсть, воспаленную красноту блестящих глаз.
