Турецкий понял, что Инга заговорила об этом, чтобы самой не нервничать. С ней что-то творилось, это было заметно.
— А чего ж тогда не запираешь дверь? Тут у тебя пыль вековая, — он провел пальцем по поверхности щеколды.
— Ну, во-первых, ты прекрасно знаешь, что для тебя-то она всегда открыта, — она многозначительно уставилась на Сашу. — А, во-вторых, чего у меня брать?
— Тебя! — Турецкий подмигнул ей.
— Меня?! Да кому я нужна?..
— Тому или тем, от кого я тебя сейчас защищаю… Ладно, Ингушка, — он смешно подвигал кончиком носа, — тебе нужен верхний свет?
— Совсем необязательно… Я могу и в темноте… — двусмысленно протянула она.
— Ну ты и балда. О чем думаешь?
— О тебе, конечно. Перестал бы ты, что ли, разговаривать да занялся делом. Оно, я помню, у вас тут здорово получалось!
— Не хулигань, у нас мало времени, пора уходить. И еще, давай-ка перед уходом оставим в твоей спальне вон тот ночничок. Пусть думают, что ты — дома и спишь. Они ж в дверь грохотать не станут, попытаются отмычками сработать. Тут их и возьмут. Мы обычно говорим: на горячем. А ты не тяни, иди, собирайся, у нас с тобой две-три минутки…
Турецкий перешел в другую комнату и, не включая света, выглянул из окна через кисею легкой занавески и обнаружил пожарную лестницу на крышу. Прикинул: если подняться до уровня окна, можно запросто дотянуться до подоконника и открыть створки.
— Что тут за лесенка? — негромко спросил он.
— Какая? А! — она подошла сзади и положила ему руки на плечи. — Ей, наверное, сто лет. Ричард как раз больше всего и боялся, что залезут через окно. Хотел решетки поставить, еле отговорила: здесь же не тюрьма! А ты чего стоишь? Сядь, посиди. Ну, несколько минут, и я сложу сумку. Только самое необходимое. И переоденусь. Посмотри и скажи, что лучше надеть? Да не стесняйся ты…
— Не заводись… Лучше объясни, зачем она тут вообще? Эта лестница.
— A-а… Так по ней же ко мне мальчишки еще в школе лазали. Когда ухаживали. Давно было, — сказала словно со скрытым смыслом.
— Ничего себе! — он засмеялся. — И много их было?
— Этого добра хватало. Любви, Сашка, не было.
— А куда она выводит? В кусты?
— Это ты про любовь?! — удивилась она.
— Да про лестницу! Слушай, что у тебя на уме?
— Понятия не имею, никогда не интересовалась, — она засмеялась.
— Ох, Инга!.. Ты меня восхищаешь! Ладно, давай, действуй… — он снова выглянул из окна на лестницу, проступающую на более светлом фоне черными своими перекладинами, слабо подсвеченными дальним фонарем на столбе. Подумал, что действительно, при таком удобном способе проникновения в квартиру никакая железная дверь не спасет. Надо будет, уходя, сказать об этом оперативникам. Вполне могут даже и не поинтересоваться.
— Ну вот, я и готова, — сказала Инга, выходя из спальни с темной сумкой в руке. — Свет оставить или погасить?
— Оставь, как ориентир для уголовников, — Турецкий усмехнулся. — Идем, — и услышал через открытую форточку приближающееся урчание автомобильного мотора, в ночи звуки разносились далеко. Он посмотрел на свои часы: одиннадцать. Что-то рановато, не рассчитали… — Стой! Тихо…
Он быстро перешел в спальню и чуть-чуть выглянул наружу, не отодвигая шторы. Внизу, у самого подъезда, остановился темный джип.
— Оп-па! Наш выход отменяется, кажется, опоздали… — Турецкий скользящим шагом переместился в прихожую и, стараясь не шуметь, задвинул в пазы обе щеколды. Постоял, прислушался. Движением руки подозвал Ингу, чуть прижал ее к себе и приложил палец к губам. — Подождем немного. И послушаем. Пойдешь в спальню и ляжешь там… Меня та чертова лестница беспокоит. Послушай, а у тебя нет чего-нибудь тяжелого? Бронзовая статуэтка, например, или утюг?
Прозрачные глаза Инги в полутьме прихожей стали большими и глубокими. Но на лице не было никакого волнения.
— Ты чего? — тихо спросил Саша.
— Ничего, — она спокойно пожала плечами, прикрытыми уже другим, темным платьем. Турецкий понял, это чтоб не надевать плаща, и она свернула его и продела сквозь ручки сумки. — Мне с тобой не страшно, Сашенька, ты не волнуйся, пожалуйста… Утюг есть, только он легкий… Колотушка есть — мясо отбивать, но она — тоже так… Бутылка шампанского!
