— Это перед сном, вместо сказки. Господин Кальман, а почему вы не вернулись в Венгрию?
— Спросите Верушку, Ирмгард. Она вам скажет: потому что фашисты убили моих сестер Илонку и Милекен. Как будто весь народ отвечает за преступления кучки выродков!.. В Венгрии мало танцевали после войны.
— Вы хотели жить в Париже?
— Нет. Если не дома, то хотя бы в Швейцарии. Я всегда любил тихий Цюрих, и меня там любили. Но это слишком мелко для Верушки. Она сознает свое назначение в обществе и не желает манкировать высокими обязанностями. Мне создали Цюрих на дому. Тишина, полная изоляция, за окном деревья, на столе эдельвейсы.
Дверь распахнулась, и влетела запыхавшаяся Верушка.
— Ну, как вы тут, мои дорогие?
— Ты уже вернулась? — со сложной интонацией спросил Кальман.
— Только принять душ и переодеться. Там было ужасно душно. Хорошо вам прохлаждаться, а у меня еще благотворительный базар.
— С танцами? — невинно спросил Кальман.
— Не знаю. Может быть, немного потопчемся потом, для разрядки. Ты хорошо себя вел?
— Как самый послушный мальчик, — подделываясь под Верушкин тон, ответила сиделка.
— Ей-богу, вам позавидуешь! Идиллия, да и только.
— А ты оставайся с нами, — лукаво предложил Кальман. Верушка притуманилась.
— Каждый должен нести свой крест, Имре. Общество не прощает дезертирства. Я должна быть на посту.
— Не щадишь ты себя, Верушка!.. А знаешь, я закончил оперетту «Леди из Аризоны».
— Ого! — голос обрел неподдельную серьезность. — Ну, Имрушка, ты молодец! Так бы взяла и поцеловала… Теперь у твоей женушки прибавится хлопот. Реклама, пресса, интервью. Но я этого не боюсь.
— Спасибо, родная. Ты — стойкий оловянный солдатик.
— Не сомневайся… — Она чмокнула Кальмана в макушку и устремилась к дверям. Здесь, что-то вспомнив, она повернулась и спросила кокетливо: — Надеюсь, главная героиня — как всегда, я?
— А как же иначе? — бодро ответил Кальман.
Верушка послала ему воздушный поцелуй и скрылась.
— А кто у вас главная героиня? — поинтересовалась Ирмгард.
— Лошадь, — прозвучал спокойный ответ.
Смущенно кашлянув, Ирмгард сказала:
— Господин Кальман, я знаю вас уже несколько лет, но кажется — всю жизнь. Вы всегда посмеиваетесь, даже когда вам плохо. Скажите, а вы знаете, что такое слезы? — и, выпалив это единым духом, она залилась краской, проникшей и за вырез белого халата.
— Боже мой, Ирмгард! — засмеялся Кальман. — В детстве я был отвратительным плаксой. Ревел по каждому поводу. В школе меня часто обижали — за маленький рост, наивность, полное отсутствие спортивности, но я научился пускать в ход кулаки и перестал плакать. Да, да, можете себе представить?.. Паула растопила мое бедное сердце, я опять начал сочиться, как незавернутый кран. Но Верушка его завернула, до отказа. Я стал непробиваемым. Впрочем, вру. Я заплакал, когда узнал, что в освобожденном Будапеште, в первом открывшемся кинотеатре показывали мою «Княгиню чардаша». И знаете, кто ее снял? Русские. Во время войны, такой войны, они поставили на Урале фильм по моей оперетте. Я так жалел, что мне не удалось увидеть… Знаете, я каким-то таинственным образом связан с Россией, где никогда не бывал. В блокадном Ленинграде тоже поставили «Сильву» — так они называли «Княгиню чардаша». Певучая венгерская крестьяночка подымала настроение голодным людям. Русские даже выпустили листовку, мне ее прислали. — Кальман с усилием приподнялся, достал бювар из тумбочки и вынул тонкий голубой квадратик бумаги.
Он протянул его Ирмгард, но листовка выскользнула из его пальцев и, покачиваясь в воздухе, словно в ночном небе войны, медленно опустилась на пол. Сиделка проводила взглядом коротенький полет и лишь тогда подняла листовку.
Она увидела красивый театр с колоннами, афиши на стене, темные фигуры людей, голые рослые деревья.
— Какой чудесный театр!.. И сколько людей!.. Надо же!.. А кто ее вам прислал?
Кальман не ответил.
— Уснул, — нежно сказала Ирмгард и поправила подушку. — Даже про акции забыл.
Кальман спал. И снова, после многих, многих лет, ему снился тот самый сон о Балатоне, который в детстве был явью, проникающей в сновидение: со страшным, оглушительным грохотом рвется ледяной покров. И как всегда, бессознательно провидя некий перелом жизни: то ли радостный, то ли горестный, — он стонал, метался, вскрикивал.
