Фолько поднял обе руки, изображая насмешливое удивление:
– Какой проницательный ум!
– А ведь я даже не учился у Гуарино, не изучал речи Древних и новые придворные танцы.
– Это тебя до сих пор задевает?
Монтикола покачал головой:
– Меньше, чем тебе кажется. Меньше, чем ты всегда думал. Наверное, меня научили бы там петь и трахать девчонок, но, видишь ли, я и так никогда не испытывал недостатка в девочках и могу в любой момент пригласить музыкантов к своему двору. – Пришла его очередь улыбнуться. – А Меркати приехал ко мне, чтобы расписать потолок столовой и нарисовать мой портрет, раньше, чем он приехал к тебе.
Эти слова, к удивлению Елены, оказались подобны выпаду меча, попавшего в цель.
– Но потом я его переманил, – ответил Фолько.
– Это правда! Столько денег потратил. А в этом году проиграл и уступил его Родиасу и жирному Верховному патриарху Сарди. Говорят, твой портрет так и остался незаконченным!
– А! Ты теперь следишь за перемещениями художников?
– Конечно. Я веду строительство в Ремиджио. И в твоем дворце у меня есть люди – не только одна служанка.
– Если это правда, то глупо сообщать мне об этом.
– Возможно. Может, я и лгу, как обычно лжешь ты, как раньше лгал твой отец. Но ты все равно не можешь убить меня здесь, как и я – тебя, поскольку ты прав, о ученик Гуарино: я не хочу умереть сегодня ночью в хижине целительницы-язычницы.
Елена хотела подать голос, потом решила, что это плохая идея.
Наверное, она все же сделала какое-то непроизвольное движение, потому что оба мужчины повернулись к ней.
– У вас, случайно, не найдется вина? – спросил Монтикола. – Мы долго добирались до этой хижины.
Это была не хижина, а дом. Тем не менее Елена молча кивнула. Она не доверяла своему голосу.
Елена знала, кто та девушка, знала ее происхождение и почему она очутилась в этом уголке Батиары. Одна из Риполи? Убить Уберто Милазийского? Эта ночь начинала казаться невероятной.
Она повернулась к столу у очага, налила в две чашки из фляги молодого вина – подарок, присланный сегодня с виноградника. Ее руки почти не дрожали. Она была рассержена, поэтому оставила вино на столе, а не поднесла его мужчинам, как полагалось хозяйке дома.
Они не гости, напомнила она себе.
Обернувшись, Елена увидела, как Теобальдо Монтикола снова улыбнулся ее поступку, и собственный жест сразу показался ей мелочным. Этот мужчина сознает, как он красив, подумала она. Его волосы, длинные сзади, были коротко подстрижены спереди и открывали высокий лоб над прямым носом, который обычно называют родианским, как у тех статуй, которые остались после Древних. Его темные глаза сверкали. Он ее пугал, Елена была готова признаться в этом себе. У нее возникало чувство, что его нынешняя учтивость, самообладание – лишь нечто поверхностное, то, что легко может исчезнуть. Когда он подошел, чтобы взять чашку, она отодвинулась в сторону. Монтикола взял и вторую тоже и подал ее д’Акорси.
– Это ты ловко придумал, насчет шести человек, – сказал он. – Умная ловушка.
Фолько кивнул:
– В последние полгода были два-три случая, которые заставили меня задуматься. Кто она?
– Моя шпионка? Незначительная персона. Она мертва?
– Умрет, когда моя госпожа узнает о ней. После допроса, который проведут в присутствии священнослужителей, чтобы они его записали.
– Допрос. Сомневаюсь, что к ней будут добры. Риполи не любят, когда их обманывают, правда?
– Никто из нас этого не любит. Даже члены семьи Монтикола. И даже твой отец был недоволен твоей матерью.
Высокий мужчина застыл. Эту историю Елена знала. Все знали. Дядя Монтиколы и его мать: они были убиты, когда их застали вместе.
Еще один звук в ночи. Крик. Но крик не животного.
– Трое, – произнес Фолько д’Акорси, теперь его голос звучал жестко. – За того, кто был мне дорог.
– А, – сказал его собеседник. – Он был тебе дорог? Это совсем другое дело!
– Я могу убить шестерых, – сказал Фолько.
Он говорил серьезно, Елена видела. Этот человек, подумала она, тоже внушает ужас. Своим уродством, своей физической силой, своей холодной волей и умом. Трудно было бы выбрать, кто из этих двоих служит добру, а кто – нет.
