Блаженный Августин и августинизм в западной и восточной традициях - страница 23

Проникновенное и выразительное размышление Августина о священнике как грешнике встречаем в его толковании на омовение ног на Тайной Вечери (ср.: Ин 13. 1—20). Покрытые грязью ноги апостолов символизируют их грехи, в том числе совершенные уже во время служения Господу, омовение же означает прощение, которое даруется Христом. Суровое обличение в адрес Петра за его попытку уклониться воспринимается Августином как божественное предупреждение против священнической гордости и непонимания ими своей греховности. Как опровержение донатистов дается объяснение ответа Господа на последующую готовность Петра дать омыть не только ноги, но и главу. Слова Христа о том, что апостол уже чист, с точки зрения Иппонского епископа, отсылают к принятому каждым христианином Крещению и подтверждают возможность прощения грехов в Церкви даже после Крещения и даже для епископов.

Продолжая развивать начатую тему, Августин обращается к Песни песней: «Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: “отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя”… Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?» (Песн 5. 2–3). Спящие, пока их сердца бодрствуют, – это христиане, чей подвиг состоит в духовном размышлении и созерцании, например монахи. «Спят» они, поскольку не участвуют в общественном служении, не проповедуют и не выступают наставниками, но «бодрствуют их сердца» в постижении тайн божественного домостроительства. В сетующих же на то, что, поднявшись с ложа на зов Жениха, придется вновь выпачкать омытые уже ноги, Августин видит исполняющих активную, пастырскую работу: это священники, проповедники, учители, чтецы и певчие. В своем служении они не могут оставаться свободными от грехов душевных и телесных. Многие из них были бы готовы отказаться от своих обязанностей, но им следует помнить, что именно Христос призывает их встать с ложа и отворить Ему дверь.

Примером преодоления подобного малодушия Августин приводит Иакова, который предостерегает своих читателей становиться учителями, поскольку в этом случае с них строже спросят, а «все мы много согрешаем» (ср.: Иак 3. 1–2), но сам стойко несет свой апостольский подвиг. Следовательно, страх перед грехом не может быть препятствием к участию в церковном служении. Христос готов многократно омыть ноги Своим ученикам, когда они раскаиваются в своих грехах, но ждет, что они в ответ на Его призыв будут вновь и вновь вставать со своего ложа и выходить на пыльные дороги апостольского служения[104]. В своей «Исповеди» Августин доказал, что готов признаться в своем греховном прошлом и не страшится осуждения донатистов[105].

Осталось проследить, нет ли параллелей между донатистским учением о священстве и некоторыми особенностями восприятия священника в Католической Церкви в наши дни. Не сохранилось ли у современных христиан – как в любую другую эпоху – сильного предрасположения считать Церковь безопасным убежищем от греховного мира, духовным оазисом в пустыне? Не почитают ли они своих епископов и священников за живые образы непогрешимой святости и полного преодоления греха? Не пытается ли возобладать понимание роли священников в совершении таинств слишком близкое к донатистскому, когда личная святость совершителя или ее отсутствие предрешает действие благодати? Наконец, у всех ли современных католиков верное представление о святости? Нет ли требовательного ожидания ее обязательной видимости и осязаемости, если честолюбие, жадность, а иногда блудные и преступные наклонности священства, о которых становится известно, приводят к глубокому разочарованию в Церкви, к уходу из нее, к появлению новых форм антиклерикализма? Я задаюсь вопросом, не порождает ли внешняя идеализация священника отвержения у многих католиков и своей веры, и своей Церкви. Не у донатистов ли берет начало уверенность в том, что смертный грех и возмутительные преступления нескольких епископов могут осквернить все католическое священство и что единственно возможное выражение своего протеста и несогласия – это выход из Церкви.