Само собой, Фернанда знала свои маленькие победы и свои маленькие разочарования. Фотография, которую она крупным угловатым почерком надписала одной из своих ближайших подруг эпохи «Святого сердца», Маргерит Картон де Виар, запечатлела воспоминание о живой картине, а может, и об оперетке, поставленной кружком любителей. Фернанда с большой грацией носит совершенно подлинный костюм неаполитанской крестьяночки. Сразу видно, что эта тонкая вышивка, изящные складки, мережка и этот прозрачный передник никогда не были частью костюмерной мишуры. Быть может, костюм привез из Италии один из двух Октавов, скорее, брат, чем «дядя». Вкус подкачал только в одном — из-под юбки Фернанды выглядывают не туфли без задника, как полагалось бы, а высокие блестящие ботинки по моде 1893 года. Впечатление такое, будто, после того как опустился занавес, Фернанда вышла на авансцену, уверенная в том, что ее ждут аплодисменты; во взгляде, не лишенном томности, желание нравиться. Не имеющая ничего общего ни с крестьянкой, ни с неаполитанкой, она нелепо помещена фотографом среди зеленых растений зимнего сада и приводит на ум ибсеновскую Нору7, решившую станцевать тарантеллу в одной из гостиных Христиании.
Фернанду начали упрекать в желании быть оригинальной. Почтенных матерей пугает ее культура, хотя и весьма ограниченная, которую девушка старается расширить, читая все, что попадется под руку, не исключая опасных романов в желтой обложке: молодая особа, прочитавшая «Таис», «Госпожу Хризантему» и «Жестокую загадку»8 — невеста уже с изъяном. Фернанда слишком часто рассказывает какие-нибудь полюбившиеся ей эпизоды из истории, упоминая персонажей, которых ее партнеры по танцам не знают, например, герцога де Бранкаса9 или Марию Валевскую10. Она попросила знакомого священника давать ей уроки латыни; ей удается разобрать несколько стихов Вергилия и, гордясь своими успехами, она о них рассказывает. Она признается даже, что купила себе учебник греческой грамматики. Но поскольку никто не поддерживает и, более того, не поощряет ее затеи, она их бросает. Тем не менее Фернанда совершенно незаслуженно снискала репутацию мыслящей молодой девицы, вовсе не будучи таковой.
Дом Жанны стал гостеприимным кровом для ее сестер, вышедших замуж в провинции, Они заезжали сюда от поезда до поезда, стараясь, чтобы их посещения совпали с распродажей белья или с проповедью известного проповедника. Чаще других приезжала в Брюссель посоветоваться с врачом Зоэ.
Иногда, словно нехотя, она приглашала Фернанду погостить несколько дней в А. Семья Юбера, давно уже поселившаяся в лоне этого мирного фламандского пейзажа, прославилась благодаря скульптору XVIII века, чьи ангелы и богородицы украшали немало алтарей и церковных кафедр в австрийских Нидерландах. Маленький замок радовал глаз; на некотором расстоянии от него располагались деревня и добрая старая церковь. В пять часов утра летом и в шесть утра зимой меланхолическая Зоэ отправлялась к ранней литургии. Каждое утро, уже положив руку на ручку двери, она оборачивалась в сторону прихожей, чтобы издали дать горничной, которой надлежало «убирать гостиную», различные наставления относительно мелочей, которые та должна сделать к возвращению хозяйки. Зоэ было известно, что обычно Сесиль (так звали горничную) в это время прокрадывается в спальню на втором этаже, ибо час обедни для Юбера был часом любви. Но патетическая комедия каждое утро разыгрывалась заново, чтобы отвести глаза кухарке и ее подручной, которые были сообщницами Сесили, и маленькой Лоранс, которая спала в детской и в свои восемь-девять лет все прекрасна знала. Затем, одетая по городскому, в шляпе и перчатках, Зоэ, воплощенное смирение, слегка усталая, но полная достоинства, отправлялась к обедне.
Семейная жизнь расстроилась, однако, лишь после кончины их второго ребенка, сына столь желанного, но умершего в младенчестве. Благочестивая Зоэ смиренно покорилась воле неба; простодушный Юбер сыпал проклятиями, стучал кулаком по столу, объявил, что никакого Бога нет, и укоры перепуганной жены только еще больше его разъяряли. Не знаю, в это ли именно время встало между ними смеющееся личико Сесили; во всяком случае, если, как показывает вышеописанная сцена, хорошенькая горничная и принадлежала какое-то время к домашней прислуге, она недолго оставалась в этом подчиненном положении и вскоре стала хозяйкой собственного дома в деревне. Сговорчивый отец этой признанной любовницы был небогатым разорившимся пивоваром, которому зять с левой руки помог выбраться из затруднения. Пивовар был радикалом, возможно, даже масоном и потому презираем приличными семьями. Эта среда повлияла на Юбера, и так уже возмущавшегося тем, что приходский кюре вмешивается в его семейные дела. В один прекрасный день читатели местной газеты, придерживавшейся передовых взглядов, узнали, что известный землевладелец, г-н Юбер Д. согласился стать председателем антиклерикального клуба — эту информацию сопровождали яростные нападки на духовенство. Зоэ приложила все старания, чтобы вернуть Юбера если не себе, то Богу, что довершило их разрыв.
