Карась потащил Глота в комнату.
Коридорчик был небольшим, но все углы его чем-то заставлены, завалены — не пропихнешься, не зацепив чего-нибудь. Ноги Глота волочились по полу, задевая то одно, то другое, сдергивая с мест и валяя, и девушка шла следом, недовольно возвращая все на свои места.
В комнате также был бардак. На всех стульях лежала скомканная одежда, какие-то мятые тряпки висели на дверях и стенах, на полу разбросана обувь и носки, на окне нечто, отдаленно напоминавшее занавески, на мебели — стаканы и бутылки, на столе — тарелки с вчерашними, а может быть, с позавчерашними остатками еды.
Глота положили на зашарпанный диван. Он застонал, открыл глаза и пошевелил губами, но никто не услышал, что он сказал.
Девушка разорвала рубашку и осмотрела рану.
— Здесь пуля сидит, — сказала. — Где ж его так?
— А черт его знает? — отозвался Карась, торопливо напяливая одежду. — Он вечно куда-нибудь вляпается! Видно, на какой-то тачке погорел! Не привел он там хвоста? Говорил же я ему — не переусердствуй с этой девкой! Понравилось ему катать ее по городу голой! Хоть бы погладил после работы, так нет, сам не ам и другим не дам! Собака на сене! Скотина! Звони, Роза, Гусю и Фишке, пускай мчат сюда что есть духу, надо этого козла лечить!
— Козел-то ценной породы! — Роза закурила сигарету, пыхнула дымом перед собой. — Сколько он тебе тачек натаскал? Другой за год не сделает столько, сколько этот за неделю!
— Поэтому и спешу, чтобы не подох прежде времени. — Карась застегнул ремень на брюках и посмотрел на Глота: — А то истечет кровью.
— Этот не подохнет. — Роза взяла телефон и со знанием дел весомо заметила: — Он живуч, как червяк.
Прошло с полчаса времени, как на пороге появились Гусь и Фишка.
У Гуся была длинная тонкая шея, за что он и получил свою кличку. Голова болталась на этой шее так, что, казалось, еще чуть-чуть, и она отвалится. Он тянул шею вперед, а затем, как пружиной, отбрасывал голову назад, но потом раз за разом все повторялось. Двигался Гусь плавно, переваливался с ноги на ногу.
Фишка же, напротив, был подвижен и шустер, всегда выскакивал вперед, как бы стараясь опередить события. Он то и дело шмыгал носом, хотя нос не был ничем забит, просто это была укоренившаяся привычка, от которой тот отвыкнуть не мог, а все, кто его знал, уже не обращали на это внимания. Ходил, приседая при каждом шаге.
Карась сразу, ничего не объясняя, показал на Глота:
— Берем — и в больничку!
Фишка нырнул в комнату первым, Гусь плавно качнулся следом. Они ни о чем не спрашивали, знали: все равно Карась не станет распространяться. Подхватили Глота с дивана. Тот заурчал что-то, не приходя в сознание.
Карась накинул на себя пиджак и шагнул следом. Когда подъехали к больнице, осмотрелся и приказал ждать. Сам скрылся за дверью.
Глот пришел в сознание, тусклым взглядом обвел подельников и опять ушел в прострацию.
Карась не возвращался долго, а когда появился, занудно поторопил:
— Быстро тащим наверх. Операционная свободна.
— Вы куда, — остановила при входе какая-то медсестра, — в приемный покой сначала!
— Не видишь, человеку операция нужна? Его ждут! — тупо приглушил ее Карась.
Медсестра пожала плечами, отвернулась.
Глота подняли наверх.
— Да здесь же пулевое ранение, — удивился моложавый врач, осмотрев рану. — А вы говорили, что с мотоцикла упал!
— Вот я и говорю, доктор, с мотоцикла упал, операция ему нужна. — Карась угрожающе вытащил пистолет. — И чем быстрее, тем лучше, доктор!
— С мотоцикла так с мотоцикла, — помрачнел врач.
Глота отвезли в операционную. Карась вошел следом. На него зашумели медсестры. Он недобро набычился, вновь доставая оружие:
— Мне можно. Так надежней.
Гусь и Фишка остались за дверью.
Фишка, приседая, шмыгая носом, двигался по коридору беспрерывно, заглядывая в кабинеты к медсестрам и врачам, следя за тем, чтобы никто не звонил по телефонам.
Гусь дергал головой и стоял на месте.
Когда операция была закончена и Глоту наложили повязку, Карась, не церемонясь, приказал Гусю и Фишке забрать подельника, а сам положил на операционный стол пачку денег.
Врач хмуро проводил глазами оперированного с его дружками, устало проговорил:
