— В десять пятьдесят? — повторили мама и закрыла рот ладонью. В глазах у неё заблестели слёзы.
— Да, — подтвердил я.
— Как она оттуда доберётся домой? — спросил отец.
— Думаю, она надеется, что ты за ней съездишь.
— Ага, — сказал отец. — Всё бросил и поехал за ней. Больше мне делать нечего. — Отец встал. — Уехала на «жуке», пусть на «жуке» и возвращается.
— Она одна, — объяснил я.
— Я не попрусь в Нью-Йорк в выходной день. И не рассчитывайте. Пусть на поезде едет.
— У неё денег нет.
— И чья это проблема? — взорвался отец.
— Не важно, чья это проблема, — твёрдо сказал я. — Если ты её не заберёшь, она не попадёт домой.
Отец посмотрел на меня внимательно.
— Ты вообще с кем так смеешь разговаривать?
— Ей нужна помощь.
— Вот и поезжай за ней сам. Ключи от машины в спальне на комоде. — Он засмеялся.
— Хорошо, — сказал я.
— Хорошо, — сказал он и, выйдя на улицу, завёл газонокосилку.
Я сходил наверх и вернулся с ключами. Не от универсала. От «форда-мустанга».
— Холлинг, — окликнула мама, когда я спустился. — Он не всерьёз.
Я вышел в переднюю, снял с вешалки куртку.
— Холлинг, что ты делаешь?
Я побренчал ключами.
— Еду в Нью-Йорк. Надо забрать сестру с автовокзала в десять пятьдесят.
— Но ты не умеешь водить машину.
— Я в кино видел, как водят, — ответил я и направился к двери.
— Холлинг, — снова окликнула мама.
Я оглянулся.
— Тебе нельзя вести машину без взрослых.
— Тогда поехали со мной.
Она оглянулась на звук газонокосилки.
— Так тоже нельзя, — произнесла она. И голос у неё был печальный и потерянный. Как само одиночество.
Я пошёл в гараж, сел за руль «мустанга». Красная кожа в салоне по-прежнему вкусно пахнет. Руль удобно круглится под руками.
Не думайте, я уже водил машину, и не раз. Мама разрешала мне сесть за руль универсала на побережье, когда мы ездили на пляж. Там можно три, даже пять километров проехать и никого не задавишь, разве что чайку. Я даже на вторую скорость переключал, а пару раз и на третью. А «мустанг» меньше и удобнее универсала. Наверно, на повороте не успеешь подумать, а он уже послушается, свернёт.
Да, но ехать по пустырям вдоль пляжа — это совсем не то, что ехать по Лонг-Айлендской автостраде. И если я смогу на неё выехать и добраться в Нью-Йорк, я не буду знать, на каком повороте сворачивать.
Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы!
Я вернулся в дом. Бросил ключи на кухонный стол.
Мама как раз затушила сигарету и собралась печь к обеду кекс.
Судя по неровному звуку газонокосилки, отец выкашивал углы лужайки, до последней травинки.
Я прошёл в гостиную, сел на затянутый полиэтиленом диван.
И тут позвонила Мирил.
Её папа едет на стадион «Янкиз», она с ним.
— А ты, Холдинг? За компанию?
— От стадиона далеко до автовокзала Порт-Оторити?
Мирил пошла спрашивать отца, а вернувшись, ответила:
— Довольно далеко, но если ты готов выехать прямо сейчас, мы тебя завезём. — И, помолчав, добавила: — По-моему, папа чувствует, что обязан сделать для тебя что-то хорошее.
Я влетел в кухню.
— Мам, дай, пожалуйста, денег на поезд. На два билета!
— На поезд?
— И ещё на два обеда.
Она смотрела на меня, широко открыв глаза.
— На два больших обеда, — уточнил я.
И мама пошла в спальню за кошельком.
* * *
Я успел.
В десять пятьдесят я стоял на нужной платформе автовокзала, шумного, суетливого места, где сам воздух загустел от выхлопных газов. В общем гуле мешалось великое множество звуков: вой, свист и скрежет тормозов, искажённые обрывки объявлений из громкоговорителя, зазывные крики мальчишек-газетчиков, да и просто шум толпы, втиснутой в большое, но замкнутое пространство. Пол усыпан окурками, фантиками, газетами — словно тут недавно снимали крышу и с неба вместо дождя пролились потоки мусора.
Но когда в десять пятьдесят прибыл автобус из Чикаго, все звуки разом смолкли. Гул, скрежет, свист, вой. Все. Словно Леонид Брежнев сбросил на них атомную бомбу и стёр с лица земли.
Я услышал их снова только после того, как сестра вылезла из автобуса, вынырнула из облака выхлопных газов, подбежала ко мне и мы обнялись. И эти объятия были дороже слов.
— Холлинг, — произнесла она наконец, — я так боялась, что выйду, а тебя нет.
