Похоже, миссис Бейкер, хоть и не залезла под стол, моё недовольство разделяла.
— Нелепо всё это, — сказала она. — Верно, мистер Вудвуд?
Я выглянул из-под парты. Но рук на затылке не разомкнул.
— Миссис Бейкер, — произнёс я, хотя по инструкции должен был молчать и дышать тихо и глубоко.
— Да?
— Вы могли бы не называть меня «мистер Вудвуд»? Я — Холлинг. А мистер Вудвуд — мой отец.
Миссис Бейкер присела рядом, на парту Данни Запфера.
— Ты всё ещё сердишься на него? За то, что подвёл в день открытия сезона?
— Уже нет. Просто я… я теперь не хочу быть таким, как он.
— Но у тебя с ним много общего. Мирил-Ли показала мне твой рисунок. Чудесный рисунок. Сразу видно, что ты — прирождённый архитектор.
— Может, и так.
— А кем быть и каким быть — тебе самому решать.
Я кивнул. Именно. Я хочу решать это сам.
— Боишься, что тебе не позволят? — продолжила миссис Бейкер. — Что всё решат за тебя, верно?
— Ага. А я хочу проверить, смогу ли… ополчась на море смут, сразить их противоборством.
— Это удаётся немногим. Даже Гамлет никак не мог решиться.
Снова завыла сирена, она укоряла нас за болтовню и требовала абсолютной тишины.
— Нет, всё-таки нелепо! — Миссис Бейкер рассердилась не на шутку. — Мы тут читаем Шекспира, третий акт «Гамлета», а нас заставляют прятаться под партой от атомной бомбы. Шестнадцатый раз подряд, я считала. Неужели, чтобы грамотно сидеть под партой, нужно шестнадцать репетиций?
Глаза у неё в этот момент стали квадратные, я точно видел.
И тут она внезапно приняла какое-то решение.
Вместо того чтобы ходить по рядам — как положено по инструкции, — она отправилась в раздевалку и стала там копаться. Ищет что-то? Неожиданно раздался грохот, звон, и весь класс мгновенно наполнился таким ароматом, точно Джон Сильвер и его шайка-лейка распили бутылку рома, причём не одну. Очень много.
Из раздевалки послышался голос миссис Бейкер:
— Холдинг! Похоже, разбился кувшин с сидром, который миссис Кабакофф подарила нам зимой. Беги за мистером Вендлери.
Я побежал. Войдя вслед за мной в класс, он даже глаза вытаращил.
— Ничего себе запашок! Пивоварню открыли?
— И не говорите. — Миссис Бейкер вздохнула.
— Вам тут никак нельзя оставаться, — заявил завхоз.
— Вы полагаете? — неуверенно произнесла миссис Бейкер и перевела взгляд на меня. — Что ж, тогда отправляемся на полевую практику.
— На практику? — Я оживился.
— Поедем осматривать местные исторические достопримечательности.
Я задумался.
— Разве у нас есть достопримечательности?
Миссис Бейкер достала из нижнего ящика стола свои белые кроссовки.
— Есть, — уверенно сказала она. — Мистер Вендлери, вы уж, пожалуйста, проветрите хорошенько, когда вытрете лужу.
Мы вместе прошли в канцелярию, где секретарши, как и предписано, до сих пор сидели под столами. Миссис Бейкер объяснила миссис Сидман, что в классе разлился сидр и запах стоит как в пивоварне, поэтому ученику там делать нечего и, пока мистер Вендлери убирает, мы хотели бы отправиться на полевую практику. Пока миссис Бейкер говорила, бровь у директрисы вздёргивалась всё выше, всё удивлённее, но, поскольку миссис Бейкер ещё и руки на груди скрестила, спорить с ней миссис Сидман не стала. Скрещённые на груди руки — аргумент неопровержимый. Одна из секретарш вылезла из-под стола, дала миссис Бейкер заполнить особую форму, потом они позвонили моей маме — и мы наконец сели в машину миссис Бейкер и отправились осматривать местные исторические достопримечательности.
Пересекли Лонг-Айлендскую автостраду и, углубившись в хитросплетения улочек и просёлочных дорог в северной части города, остановились возле Квакерского дома.
— Это здание построено в тысяча шестьсот семьдесят шестом году, — сказала миссис Бейкер. — Только представь, Холлинг! Тогда ещё были живы современники Шекспира! А сто пятьдесят лет назад в этом доме находился перевалочный пункт так называемой подпольной железной дороги. Рельсов тут, конечно, не было, тем более под землёй. Но тут прятали беглых рабов. Дом стоял на маршруте, по которому их переправляли с юга на север.
Дорога снова запетляла меж домов.
— А вот это — первая на Лонг-Айленде тюрьма, — сказала миссис Бейкер. — В ней всего две камеры, одна мужская, другая женская. Первым сюда посадили мужчину, за кражу лошади. А первую женщину посадили за то, что она отказалась платить церковный налог, поскольку не ходила в церковь. Она боролась за свои права, за свою свободу. Вон, смотри, решётка на окне. Сквозь эти прутья она смотрела на волю.
